Золотое кольцо всадника - [104]

Но он не спешил. Я заметил легкую улыбку на его губах, когда он повернулся к своим спутникам, Марку и Линию.

— Послушайте, что я скажу вам, Марк и Линий, — торжественно проговорил старик. — Послушайте, хотя я уже много раз говорил вам об этом. И ты, Минуций, послушай, если хочешь. Когда-то сказал Иисус: «Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем, и как семя всходит и растет, не знает он; ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе; когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва»[66].

Кифа умолк. В глазах его стояли слезы, он с сомнением покачал головой, а потом вдруг радостно рассмеялся.

— Какой же я глупец, — воскликнул старик, — ведь я так ничего и не понимал, хотя много раз повторял Его слова. Теперь наконец-то понял. Зерно созрело, и послан серп.

Мельком взглянув на меня, Кифа благословил Линия и протянул ему свой старый пастушеский посох.

— Присматривай за паствой моей, — строго приказал он Линию.

Я понял, что Кифа хотел, чтобы я стал свидетелем его завещания.

Затем старик спокойно повернулся к солдатам, которые привязали его к столбу и начали стегать плетьми.

Несмотря на мужество и выносливость, Кифа не смог сдержать стоны. Свист плетей и стоны ненадолго вернули к жизни распятого накануне еврея. Он открыл лихорадочно блестевшие глаза, вспугнув рои мух, узнал Кифу и даже здесь не смог отказаться от издевательств над проповедником, считавшим Иисуса из Назарета Сыном Божьим. Но Кифа не ответил ему.

Бичевание закончилось, и старик попросил солдат, чтобы они распяли его, поставив крест вниз головой. Он, мол, недостоин быть распятым так, как был распят Господь его Иисус из Назарета, Сын Божий.

Я отвернулся, пряча улыбку.

Кифа до конца оставался хитрым, здравомыслящим рыбаком, уверенным в своей правоте и в том, что перед ним непременно откроются врата царства небесного. И я понял, почему Иисус из Назарета любил его больше других своих учеников. В его смертный час я тоже любил Кифу и, разумеется, не противился желанию старика умереть распятым головой вниз: милосердное беспамятство спасет его от многих часов страданий, когда кровь прильет к голове и разорвет вены.

Солдаты, расхохотавшись, с радостью согласились выполнить его просьбу, зная, что чем скорее Кифа умрет, тем быстрее они покинут это зловонное место.

Когда старика распяли, он открыл рот и, как мне показалось, попытался петь. Удивленный поведением Кифы, я спросил Марка, в самом ли деле старик поет или же хочет что-то сказать, и Марк ответил, что Кифа поет псалом, взывая к Богу, который всех праведных ведет по зеленым лугам в цветущую весну.

К счастью, Кифа довольно быстро попал на свои заветные зеленые луга. После того, как он потерял сознание, мы подождали еще некоторое время, наблюдая, как вздрагивает и корчится его тело, а потом, не в силах больше терпеть ужасный смрад и тучи назойливых мух, я велел центуриону выполнить его обязанности. Приказав солдату переломить Кифе берцовую кость доской с острым краем, центурион собственноручно вонзил меч в шею старика, шутливо заметив, что поступает согласно еврейским правилам — выпускает кровь, прежде чем умертвить жертву. И в самом деле у подножия креста вскоре образовалась большая лужа крови.

Линий плакал. Марк, уже выплакав все слезы, сохранял спокойствие. Он смотрел отрешенно куда-то вдаль, и мне казалось, что его взору открылось нечто для меня недоступное. Очнувшись от своих видений, Марк пообещал, что они с Линием позаботятся о погребении тела и похоронят Кифу за амфитеатром, на выделенном там кладбище, неподалеку от места казни.

Ты, верно, удивлен, почему я в этот последний путь провожал Кифу, а не Павла, предпочел простого рыбака-еврея римскому гражданину. Видимо, и это еще раз подтверждает, что я не всегда веду себя, как положено и как этого ожидают мои друзья. И признаю, что больше Павла я любил Кифу — человека простого и искреннего. Кроме того, ради сохранения мира в собственном доме я был вынужден считаться с желаниями Клавдии, потому и принимал участие в судьбе обоих христианских проповедников.

Позднее я поссорился с Лукой из-за того, что не пожелал показать ему старые записки моего отца, которые мне вернули после его смерти. Для Нерона эти записки не имели никакого значения, Лука же рассчитывал найти в них сведения о жизни Павла. Но я отказал ему, и Луке пришлось долго искать очевидцев, чтобы расспросить их о тех двух годах, которые Павел провел в тюрьме в Кесарии во времена проконсула Феликса.

Вообще-то Лука вовсе не был таким уж хорошим врачом, хотя и учился в Александрии. Я никогда не позволял ему лечить мой желудок, ибо подозревал, что он сопровождал Павла исключительно из-за способностей проповедника исцелять недужных. Глубоко уверовав в способности Павла, Лука, прекрасно сознавая свои скромные возможности, хотел у Павла поучиться искусству врачевания. Зато Лука неплохо писал, правда, не на правильном греческом языке, а на языке простолюдинов — но писал понятно, и многие читали его сочинения.