Золото Югры - [11]

– Прошу изыскать духовное лицо, коему можно мне, английскому дворянину, дать исповедь…

Майор Ганс Штебин тотчас услал гонца в бесконечные русские снежные дали.

Три дня капитан Ричарсон мучился в жаркой комнате, а три ночи его одолевали молодые девки с черными, сальными волосьями. Такое творили носастые бестии с безжизненным и вонючим телом, хоть кончайся. Но творили – и, видать, не безвыгодно. Поутру уходили довольные. Хотя ни денег, ни одежды у капитана за блуд не клянчили. Больного англичанина сей факт не насторожил…

На четвертый день прибыл в острог малый конный отряд рейтаров. Седьмым в отряде был русский, безоружный мужик с густой бородой и синими глазами. Мужика, одетого в длинный, до пяток, черный наряд, ввели в спальню англичанина Ричардсона. Руки у него за спиной крепко держала веревка.

– Вот тебе, капитан, духовное лицо! – торжественно возвестил майор Ганс Штебин. – Исповедуйся! – ухмыльнулся в большие усы, развязал русскому руки, стянутые за спиной, и вышел.

Майор Штебин исповедовал новоявленное миру лютеранство, и свой отряд тоже примучил к лютеранству. Потому и сидел вдали от родной Баварии, на чужих, московских харчах. Кто католическую веру клял, тот права на защиту своей немецкой родины не имел… Лютеранские рейтары на этот закон не обижались. В Московии харчи выдавались наваристые, а денежный куш – звонкий.

По уходу из избы майора рейтаров русский бородатый мужик обошел все три грязные комнатушки, где содержали англицкого капитана. Вернулся к постели приболевшего:

– Как в хлеву живешь!

Сказано было на датском морском жаргоне. Капитан Ричардсон замахал рукой, сразу почуял нижний мочевой позыв, но соскочить с пуховой перины не успел. Так в перину и слил.

Русский мужик крикнул в дверь. Внутрь просунулась голова часового из рейтарской команды. Русский велел бежать за вахмистром, чтобы тот гнал в капитанскую избу самых ядреных юдинских баб. После самолично отнес капитана Ричарсона в баню, отдельно стоящую у пруда, сам баню затопил и, как бы не слыша противного капитанского ора, объявил:

– Три дня здесь проживать будем. Меня кличут Макаркой Стариновым. По удобству твоего языка зови меня «Макара».

Согнанное рейтарами бабское отродье нехристианского обличья и толка отскребло хлебными ножами бревенчатую избу капитана до лесного, первобытного блеска. Перестирали в проруби всю одежу и всю нижнюю рухлядь капитана. Постельное белье сожгли тут же, во дворе.

Все это время Макарка Старинов и капитан Ричардсон, несмотря на дикий мороз, жили в бане. Кормежки там не полагалось. Капитан перемогался только медом, да разной ягодой, моченной в кипятке. Тем же питался и Макар. На удивление капитана, на третий день великих мук живот его спал, дышать стало свободнее.

Когда в баню просунулся немецкий рейтар и лающим голосом сообщил, что «хауз аб гемахт», Старинов взял топор и вышел за рейтаром.

Дом выскребли и вычистили пристойно, но ошиблись, затопив к приходу Макара русскую печь. От печи, почуял тот, несет копотью и легким угаром. Криво и наскоро была сложена старая печь. Макар перехватил топор, замахнулся и два раза ударил туда, где у печи имелись внутренние дымовые колена. Дым пополам с сажей разом заполнил избу.

– Кирпича мне сюда, живо! – прикрикнул Макар на рейтара. – Да глины половину воза!

Пока же вернулись в баню. Капитан Ричардсон, вполне оживший, а главное, почуявший в негаданном русском мужике поддержку себе, болезному, спросил:

– Тебя почто привели связанным?

– Казнят, наверное, – сообщил русский. – Я шеломского воеводу матерно ругал и принародно бил по лицу. За то, что хотел ограбить монастырь, где я был служкою. Теперь – может, повесят, а может – четвертуют…

Привезли глины, кирпичей красных, обожженных. Капитан Ричардсон ходил кругами, с интересом наблюдал, как русский перед вполне решенным своим повешением, ловко и с удовольствием кладет большую, в половину комнаты, печь.

И сложил ведь! За день и ночь, к утру – сложил. При первой топке в печи яростно зашумел огонь, и в комнату поплыло тепло, а не угар.

Майор Ганс Штебин сунулся в избу, потрогал бок печи и непонятно произнес:

– Обмыть надобно.

Капитан Ричарсон замахнулся на него капитанской тростью:

– Только побелили, как это – обмыть?

Все, кто в комнате стоял, засмеялись. И русский тоже засмеялся. Но между смехом пояснил обидчивому англу, что это русский обычай такой – «обмыть». Значит – выпить крепкого зелья.

– А печь пока трогать нельзя. Ни-ни! Сутки станем топить, только потом попользуемся благостным печным теплом… Еще одни сутки перемогёмся в бане. Выдай, не скупись, господин капитан, денег на обмыв.

Ричарсон приметил, что немецкие рейтары, в тепле и в русской неге отпустившие пузищи до переднего причинного места, русского Макарку побаивались. Не то чтобы на колени перед ним бухались, но исполнять евонные приказы бросались бегом.

Неужто на Руси преступивших закон так балуют? Неведомая страна!

Капитан Ричарсон посмотрел в прищуренные глаза Макара Старинова, посмотрел на печь, от чада которой теперь головной болью страдать не придется, и сунул руку в камзольный карман. Вынул серебряный шиллинг из последних трех оставшихся. Однако серебро не положил в руку Макара Старинова, а уронил на дощатый стол.