Золото тофаларов - [30]

— Из-за Гришина?

— Из-за Гришина в том числе. И когда мы с Генкой, с майором то есть, про это дело разговорились, я про Бирюсу и упомянул.

— Эх, Степаныч, Степаныч!

— Да погоди. Вскользь упомянул, про треп про приисковое золото. Ну, про легенду, что ты рассказал. И знаешь какой результат?

— Догадываюсь! Эх, Степаныч!

— Ни хрена не догадываешься! — Степаныч посмотрел на меня торжественно, хлопнул по плечу. — Прав ты оказался!

— Как это?

— Генка — чекист потомственный. У него папаша в двойке всю жизнь отработал, недавно только демобилизовался, всех и вся знал, и сынка, конечно, представил, кому надо. Генка меня в кадры потащил, там дед один работает, полковник в отставке, дружок его бати. Этот старец в пятидесятых годах в Иркутском управлении работал. Он все подтвердил, даже год назвал — пятьдесят четвертый. Был лагерь в Саянах, было и восстание. Оперативно подавили, но прииск восстанавливать не стали — слишком сильно все было разрушено.

— А золото?

Степаныч пожал плечами.

— Да взяли, наверное. Он же сказал — оперативно…

— А сейчас там что?

— Нет там ничего. Я же говорю — прииск не восстанавливали.

— И что тебя смущает?

— А теперь — ничего. Я прошлый отпуск в Бердянске провел, у тещиной сестры. Духота, скукота и геморрой нажил от жары. Поедем тряхнем стариной в прохладных Саянах!

— Давно бы так, Феликс ты железный! А то уж в вагон садиться пора, а ты все менжуешься.

— Я же при контроле! Мишке лишь бы лося какого грохнуть, Игорьку все равно где водку в отпуске жрать, а здесь десять раз подумаешь, прежде чем слово лишнее брякнуть.

— Осторожный ты стал.

— А ты — наоборот. Я до сих пор не пойму — то ли ты просто размяться едешь, то ли действительно в золото это дурацкое веришь?

— Речку Тюнг помнишь?

Степаныч помрачнел, зябко передернул плечами.

— Чего это ты вдруг об этом?

Я помолчал минуту. Сказать про Графа или не говорить? Про Графа начнешь, надо и про все остальное. Вмиг радужное настроение Степаныча слетит. И поедет он в отпуск в Бердянск геморрой усугублять. Нет, нельзя так здоровьем друга рисковать.

— Так вот, сейчас так же, как на Тюнге.

— Опять игра твоя?

— А иначе скучновато становится. Не находишь?

Степаныч рассмеялся:

— Десять лет назад попроще было ставки делать. Но ты прав: кто хоть раз попробовал, обязательно повторить захочет.

Да, повторить… Пережить еще раз момент предопределения. Заглянуть за барьер. Испытать это странное раздвоение, посмотреть на самого себя глазами судьбы.

…Начало октября. Разноцветные листья тальника, покрывающего берега узкой глубокой речки Тюнг, почти полностью сбиты на землю снежными зарядами. Снег то тихо валит крупными мокрыми хлопьями, то летит почти параллельно земле, гонимый резкими порывами ветра, становится сухим и жестким, обдирает кожу лица, словно песок.

Степаныч, я и Димка Рязанов возвращаемся в лагерь вдоль берега реки по старому профилю. Через несколько дней наступит конец сезона, прилетит вертолет, выдернет нас из тайги. Еще через пару недель мы увидим Москву. А там будет чем заняться — такие деньги не кончаются слишком быстро.

Шли мы по заснеженному профилю в хорошем настроении, шуточками перебрасывались. И вдруг кусты затрещали слева.

Медведь стоял на задних лапах, стоял вытянувшись, крутил огромной башкой — нюхал воздух. Длинные, с человеческий палец, тускло поблескивающие когти, нелепые круглые ушки, красноватые глаза и черные подрагивающие губы, приоткрывающие мощные желтые клыки — все это находилось в десяти метрах от нас. Укрыться было негде — ни одного приличного дерева вокруг, один тальник.

Секунд двадцать продолжалось наше оцепенение. Димка первым рванул с плеча карабин, передернул затвор.

— Вверх! В воздух! — успел крикнуть я, но было уже поздно.

Грохнул выстрел. С характерным чавкающим звуком легкая пуля карабина «Барс» ударила в несчастную зверюгу. Медведь жутко заревел, забился, царапая когтями брюхо, потом развернулся и с треском исчез в кустах. По колебаниям верхушек тальника было видно, что он уходит в распадок между двух невысоких сопок, покрытых редким лиственничным лесом.

— Одурел, гад! — Степаныч схватил Димку за воротник, сильно встряхнул, ударил тыльной стороной ладони по губам.

— Да вы чего, мужики? Я ж его достал! — Рязанов сплюнул кровь на снег, посмотрел на меня недоуменно.

— Достал, достал. Молодец! Только вот незадача — ушел он. Стемнеет через час. Лагерь рядом. А ночью он придет. И уже сам нас достанет! Я же крикнул тебе — вверх стрелять!

— Да, может, сдохнет он до темноты. — Димка растерянно вертел в руках карабин.

— Ты кишки ему пробил. А пулька твоя — это шило. Двадцать второй калибр не для такой туши. Навязался на нашу голову, козел! — Степаныч опять замахнулся.

Я удержал его руку. Постояли, покурили молча.

— Добивать надо! — наконец произнес я фразу, которую не хотелось произносить.

Все посмотрели на темнеющую стену густого кустарника. У Рязанова глаза стали круглыми.

— В кусты за ним идти? — Нервным движением он отбросил сигарету в снег.

Я подошел к месту, где пуля настигла зверя. Здесь снег был разворочен, перемешан с опавшими листьями и обломанными тонкими ветками. Отсюда следы могучих лап уходили в заросли, редкие ярко-алые капли были хорошо заметны на свежем снегу.