Золото на крови - [27]

Он ушел в кладовую наводить ревизию провианту, а я занялся печью. После вчерашней стрельбы все бока ее зияли дырами, но больше меня удручил урон, нанесенный кастрюлям Чигры. С трудом я нашел целый котелок. Не пострадал и трехлитровый чайник с заваркой. Растопив печь, я пошел за дровами. В прошлое половодье мы перетащили весь запас топлива повыше, как раз за остатками вертолета.

Обойдя обгоревший остов винтокрылой машины по дуге, я у самого дровяника наткнулся на неприятный сюрприз. Из кустов торчали ноги человека. Раздвинув ветки, я обнаружил, что это второй пилот. Судя по всему, он успел выпрыгнуть из кабины, но во время взрыва обломок обшивки снес ему полчерепа, словно вертолет обиделся, что хозяин бросил его в трудную минуту и все-таки заставил пилота разделить с собой печальную участь.

Меня стало тошнить. Поспешно сдвинув ветки, я неожиданно увидел большой прямоугольник сложенной в несколько раз бумаги. Он лежал метрах в десяти от вертолета. Я не знал, что это такое, но что-то толкнуло меня подойти и поднять чуть обуглившийся на углах сверток бумаги. Это оказалась карта. Скорее всего ее выкинуло из кабины взрывом, а от полного уничтожения спасла большая лужа, оставшаяся от недавнего дождя. Быстро набрав охапку дров, я поспешил вернуться к печи. Андрей уже ждал меня.

— Из каш осталась одна пшенка, тушенки, правда, полно, вот курева и сахара мало, муки нет совсем, — сообщил он с озабоченным видом, записывая что-то на листе бумаги.

Бросив дрова, я положил перед ним карту.

— У дровяника лежит в кустах мертвый пилот, а вот это я нашел в луже!

Лейтенант осторожно развернул мокрую карту, размером она оказалась с простыню, и восхищенно воскликнул:

— Вот это да! Половина Сибири, да какая подробная!

Меня эта зеленая простыня с голубыми прожилками рек больше озадачила, чем восхитила, а Андрей быстренько сбегал в вагончик за циркулем, карандашом и линейкой. Пока он осторожно вымерял что-то с ее помощью на мокрой бумаге, из вагончика показался Павел.

— Чего не разбудили-то? — спросил он, позевывая и усаживаясь рядом с нами.

— Да ладно, ты так сладко спал… Нам даже завидно стало!

Я с любопытством разглядывал нашего третьего, как говорил прокурор, «свидетеля преступления». Бывают люди, которых, даже живя рядом очень долго, не всегда замечаешь. Таков был и Павел. Мы прожили бок о бок почти три месяца, а я знал о нем лишь то, что он хороший механик, да то, что иногда его звали Бульбашом. Родом Павел действительно был из Белоруссии, хотя всю сознательную жизнь прожил в Сибири. Фамилия у него оказалась самая простецкая: Баранов. Ростом он был чуть пониже Андрея, но гораздо шире в плечах. В бане мы с ним постоянно оказывались в одной шестерке, и я знал, что под одеждой у него таится немалая мускулатура. В силе он не уступал даже гиганту Потапову, в этом я убедился во время аврала в половодье. Как-то случайно я подслушал разговор Цибули с Павлом о делах семейных. Оказывается, до недавнего времени тот жил с матерью, а когда та умерла, сошелся «с одной с двумя детьми», так выразился Павел о своей подруге жизни. Насколько я понял, именно она заставила мужика бросить родной щебеночный карьер и податься за золотом.

На вид Павлу можно было дать лет сорок, может, чуть больше. Лицо у него было простецкое, добродушное. Широкий курносый нос, темно-карие глаза под густыми черными бровями да чуть оттопыренная большая нижняя губа придавал его лицу выражение спокойствия и доброжелательности.

Из домика конторы снова раздались стоны Ивановича.

— Ты же вроде недавно его колол? — спросил Андрей.

— Да, час назад.

— Значит, уже не помогает.

— Не, он не выживет, — вмешался в разговор Павел. — У нас в Сургуте раз вышка горела, трое так же вот поджарились. Что ни делали, все равно умерли. Только мучились долго. Один чуть не неделю криком кричал.

— А ты что, жил в Сургуте?

— Нет. На месяц ездил, вахтовщиком. Пять лет там оттрубил, потом надоело.

Все помолчали, прислушиваясь к стонам мастера, потом Андрей спросил:

— Что делать-то будем, мужики?

И Андрей рассказал Павлу о сложившейся ситуации. По лицу Павла не было заметно, чтобы он сильно взволновался. Но выслушав Лейтенанта, белорус неожиданно подал хорошую идею:

— А что там радио брешет?

Мы с Андреем переглянулись и чуть ли не бегом кинулись в вагончик. Лишь только Андрей щелкнул тумблером выключателя, как вместе со свистом помех в эфир ворвался глуховатый, монотонный голос:

— Вторая бригада, ответьте… Если вы нас слышите, то сообщаю: в десять часов к вам отправляется борт сто четыре. Мациевич, если меня слышите, то готовьтесь к встрече, буду лично…

Договорив эту фразу до конца, голос чуть выждал, потом начал все сначала. Поняв, что ничего нового не будет, я прошел к Ивановичу. Мастер молча смотрел куда-то вверх, а потом неожиданно сказал:

— Это Бурый, его голос.

Подошел Андрей. Теперь мы втроем вслушивались в монотонный речитатив:

— Ты не ошибаешься? — спросил Лейтенант.

— Три года одни нары делили… Как не узнать? Юр, вколи мне… Там есть еще?

— Последняя ампула, — сообщил я.

— Давай последнюю, — со вздохом согласился мастер.

Пока я делал укол, Андрей, задумавшись, стоял рядом. Наконец он спросил: