Золото гоблинов - [24]

Так вот, недружелюбно взглянув на меня, собеседники замолкли и как бы очнулись.

– Так ты был в Москве? – вздохнул АТ.- Видел наших?

– Как тебе сказать,- неохотно сказал Верлин,- мы с ними разошлись. Я с тех пор прожил целую другую жизнь. Может быть, даже две или три. Анри тебе не рассказывал, как мы познакомились? Как я раздавал рекламные листовки у порнографического театра?

Я поперхнулся.

– Не сказал? Ха! Ваши акции растут, Анри! Вижу, вы не только не задаете вопросов, но и умеете хранить секреты. На пари я этим занимался. С владельцем театра. Ну ладно, впрочем. О чем я? О том, что у них там продолжается старая жизнь. Все те же разговорчики о литературе, о политике, все тот же тамиздат, который одалживают друг у друга на одну ночь, рассчитывая в каком-нибудь номере "Континента" обнаружить ответы на все свои вопросы. Все то же обильное слюноотделение при виде какой-нибудь полуправды в газете. Я не любитель тюремных библиотек, не поклонник тюремной самодеятельности. Я однажды узнал вкус свободы и ни разу еще об этом не пожалел.

– Ну а не смущает тебя, скажем, что эта свобода досталась только тебе, что ее не с кем разделить? Что твои старые друзья остались там, а ты, так сказать, как оторванный листок, ну и все такое прочее?

– Своя рубашка ближе к телу.- Верлин пожал плечами. Мне казалось, что он слегка лицемерил, как и в рассказе о пари с директором театра.- Мне повезло, другим – нет. Свой шанс в жизни есть у любого человека. Мне, чтобы взять у нее свой, потребовалось унижаться так, как им не приходилось даже перед секретарем парткома.

– Давненько ты не видал секретарей парткома, должно быть. А наш юный друг даже не знает, что это были за птицы. Впрочем… где же это тебе приходилось так унижаться, Павел?

– По-разному.- Господин Верлин вдруг как бы взял себя в руки, и на полном, я бы даже сказал, обширном, жизнерадостном лице его вновь засияла здоровая уверенность в себе, прекрасная седина показалась мне еще благороднее.- Как там у твоего любимого Пастернака: простимся, бездне унижения бросающая вызов женщина…

– Я – поле твоего сражения,- продолжал АТ. В голосе его, однако, появилось некоторое разочарование.- Почему, Паша, ты не хочешь нанять меня на работу, собственно?

– Я хочу! – воскликнул господин Верлин.- Очень хочу! Но фирма только начинается, деньги на ее деятельность взяты в банке под бешеный, доложу тебе, процент, и я в данный момент просто не могу себе позволить… Да и что ты можешь делать, по чести-то говоря? Распевать под лиру? Я бизнесмен, а не благотворительная организация.

Сказано было справедливо, однако не без покоробившей меня резкости, то есть уж слишком откровенно было сказано, может быть, даже грубо, а может быть, и не без тайного намерения несколько уязвить АТ.

– Ты говорил о какой-то производственной линии… Вам же все равно потребуется подогнать проект под советские условия. Я еще не забыл о своем дипломе.

– Вот-вот,- сказал Верлин, по-моему, несколько устыдившись.- Я сейчас веду переговоры, и если, Бог даст, контракт будет подписан, то вполне возможно, что я смогу, как говорится, оказать помощь старому другу. Но сейчас, пользуясь цитатой из того же автора, сейчас идет другая драма, и на этот раз меня уволь.

– Хорошо,- сказал АТ, потускнев. Его звездный час истек.

Официантка уже несколько раз подходила к столу, пытаясь убрать остатки наших гигантских бифштексов (по поводу размера которых и АТ, и Верлин уже успели обменяться шутками), жареной картошки, салата, кока-колы в бумажных стаканчиках. Отказавшись от предложения подбросить его на машине, Алексей торопливо раскланялся. И если бы меня попросили определить унижение, я бы вспомнил спину удаляющегося по темной весенней улице АТ, его болтающиеся за ненадобностью руки – и направленный ему вслед взгляд господина Верлина, в котором было смешано два взаимоисключающих чувства – жалость и торжество.

29

Раннее утро. Передо мной в стакане шипит, разбрасывая мелкие пузырьки, порция Alka-Seltzer, голова трещит то ли с похмелья, то ли от недосыпу – вчера я-таки поддался на уговоры одного своего старинного приятеля и провел с ним вечер. Добрая дюжина славного бочкового пива в полузабытой атмосфере простодушного веселья подействовала на меня, я расслабился и даже танцевал: сначала – обыкновенные современные подергивания, затем – нечто классическое, сентиментальное.

Ранним утром, когда машины на перекрестке замирают перед светофором, ясно слышно, как птахи Божьи беззастенчиво чирикают в ветвях тополей и кленов. Говорят, что многое из проходящего по разряду прекрасного, как-то: цветы, искусство, птичье пение, женская красота,- косвенным образом увязано с идеей эффективного и безболезненного размножения. Даже художественные кривляния аэда в хитоне и деревянных сандалиях – лишь переродившаяся песня, которую исполняет самец гориллы, победивший в схватке за самку и звуковым кодом готовящий ее к совокуплению, а балетные па худощавой красотки – вариация телодвижений той же самки, стремящейся показать самцу здоровье и гибкость своих членов. Должно быть, Алексей издевался и надо мною, и над Жозефиной, когда с серьезным выражением лица рассказывал всю эту чушь. Английских слов у него не хватало, и мне то и дело приходилось переводить для Жозефины, присоединившейся к нам на чашку чая с абрикосовым вареньем (по которому АТ положительно сходил с ума).