Золото гоблинов - [14]

16

– Все-таки тесновато у тебя,- вздохнул отец.- Как ты живешь в одной комнате?

– Зато чисто,- возразил я,- и безопасно, и в подъезде стоит телекамера.

– В доме целый этаж пустует,- вздохнул он.- Жил бы не тужил, бесплатно, мать была бы счастлива.- И бросил на меня неискренний взгляд, бедняга, прихлебывая чай из блюдечка, загодя наколов потемневшими щипчиками десяток крошечных кусков особого плотного сахара, который им до сих пор присылали из Харькова. Я промолчал, представив себе тридцатипятилетнего балбеса на пособии по безработице в этом пусть и двухэтажном, но достаточно скромном коттедже, пропахшем борщом и тушеной капустой. Представил себе полуночные звонки любящего сына, извещающего, что сегодня он не придет, представил охи и ахи матери на следующий день – упаси Господь! – Не люблю "Макинтошей",- сказал отец,- плохо в них разбираюсь. Ты не пробовал обратиться в фирму по восстановлению данных?

– Четыреста долларов,- сказал я,- без гарантии успеха. Кроме того, подозреваю, что при поступлении таких заказов – на вскрытие компьютера с паролем – они сообщают в полицию.

– Чего тебе бояться? – изумился отец.

– Вроде бы и нечего,- согласился я,- однако не хочу давать объяснения этим солдафонам.

Стоял зимний вечер за окном, почти рождественский снегопад стих всего полчаса назад. Небо успело проясниться, и в не убранных еще сугробах, казалось, отражались звезды. Освещение в моей квартире нещедрое – два торшера по разным углам гостиной да маленький прожектор, бросающий яркое пятно на увеличенную фотографию АТ после концерта в Москве, окруженного взволнованной молодежью, смущенного, счастливого, усталого, еще в сосновом венке и в черном хитоне. Чуть скривив губы, он ставит крючковатую подпись на компактный диск с собственным портретом, и этот его двойник на обложке – совсем иной, с ликом торжественным и печальным.

– Знаете выражение лица у слепых? – спросил он меня однажды вечером в квартире у Савеловского вокзала.

В Москве АТ не баловал меня своим обществом и даже, кручинился я, иногда стеснялся сводить со своими товарищами по цеху. И то сказать – я чурался чинных бесед о высоком искусстве, я не понимал слова "постмодернизм" (да и не хотел его понимать), я не знал греческого языка и, наконец, не любил той фальшивой атмосферы преувеличенного рыцарства, которая воцарялась на Савеловском, стоило там появиться хотя бы одному существу в юбке, изображающему интерес к экзотерике.

В тот вечер у Алексея сорвалось какое-то любовное свидание и он позвонил мне в офис, попросив захватить по дороге бутылку.

– Знаю,- кивнул я.

– Вот такое же выражение лица у нас всех перед Господом, ибо мы растеряны, мы не уверены в своих силах, а если что и умеем, то разве что хорохориться перед равными себе. Где же настоящая жизнь? Мне узко здесь, Анри, тесно.

– Где? – спросил я, сдуру подумав, что Алексей имеет в виду кухню, на которой мы сидели, или квартиру, или несуразно огромную Москву.

– В мире, любезный вы мой Анри, в мироздании, если хотите.

Сколько раз я оправдывал свою меланхолию тем, что передо мной стояла какая-то преграда к счастью. Не давали выступать, не печатали, травили, и я оставил родину, оскорбившись. Попал за океан и стал объяснять мировую скорбь отсутствием друзей, бедностью, житейскими хлопотами. Нашел себе, не без вашей помощи, эту синекуру. Вернулся на родину только затем, чтобы убедиться в невозможности два раза вступить в одну и ту же реку. Знаете, Анри, я порою чувствую себя здесь еще более чужим, чем вы. Иногда я думаю: что было бы, если б я с детства ни в чем не сомневался? Если б я вырос в нормальной стране, без российской сентиментальной жестокости.

– Ничего бы не изменилось,- перебил его я.- Вы, Алексей, склонны к меланхолии от природы, а в какой стране родиться – вещь по большому счету посторонняя. Особенно при вашей профессии.

– А какая у меня профессия? – спросил АТ с неожиданной серьезностью.- Сочиняю я свои безделки по дюжине в год, и порою кажется, ей-Богу, не стоят они того, чтобы вся жизнь катилась в тартарары. Вот я вернулся на родину и должен быть счастлив. И где же это положенное, заслуженное пожинание лавров? Всем решительно все равно. Вот плюну и сочиню романчик для секретарш и пожилых паспортисток. Из красивой жизни. Из всех наших пертурбаций с Пашей, с Зеленовым, с Безугловым этим поганым.

– Ну, не такие уж они поганые,- сказал я примирительно.- Бизнес есть бизнес.

– Делать деньги из воздуха – тоже мне бизнес! – отмахнулся АТ. Кстати, что там за переговоры ведет Георгий с Пашей?

– Вы же помните, Алексей, у Паши проект пустить рекламу на первом канале. А поскольку он любит производить впечатление человека просвещенного, то хочет подпустить туда пару-тройку эллонов, ну, простых, запамятовал, как они у вас называются…

– Плебейских.

– Вот-вот. Вы отказались, Алексей Борисович, и Ртищев отказался, а Георгий сделает и много не возьмет.

17

На голубом экране компьютера появилась нехитрая мультипликация -большеголовый человечек в хитоне бряцал на лире, закатывая круглые глазки и нараспашку раскрывая рот. Отец зашел в меню, набрал несколько команд, и я увидел список эллонов, которые мог по заказу исполнять нарисованный аэд. В ответ на вопросительный взгляд отца я покачал головой, и он со вздохом принялся копаться в машине дальше, бормоча под нос какую-то компьютерную белиберду. В последнее время я, кажется, отучил его от восторженных телефонных звонков с описанием новых программ и неподражаемых интернетовских площадок, на которых можно читать свежие выпуски журналов, посвященных интернетовским площадкам, на которых… и так до дурной бесконечности.