Золото Афродиты - [2]

В том, что убийство Кольцова было «заказным», стало ясно при осмотре места преступления. Убийца, несомненно, охотился за жертвой, тщательно изучив распорядок дня. В роковое утро, дождавшись выхода Петра Аркадьевича из квартиры, он неслышно спустился с площадки верхнего этажа и сделал смертельные выстрелы. Убийца стрелял дважды в затылок, для перестраховки сделал контрольный выстрел в правый висок, затем немедленно скрылся. Пистолет наверняка был с глушителем, поэтому никто из соседей ничего не слышал.

В этот ранний час почти никто из жильцов не выходит из дома, только владельцы собак и некоторые дачники, спешащие на первую электричку. Дмитрий Сергеевич разговаривал со всеми владельцами собак дома, но никто не заметил подозрительных или незнакомых людей во дворе. Он хотел поговорить с дворничихой и заходил к ней в квартиру, но ее дочь сказала, что мать в этот день очень рано ушла, — поехала на дачу. Во сколько именно, дочь не знала, потому что проснулась поздно.

Как всегда, начиная расследование любого дела, Дмитрий Сергеевич ставил перед собой ряд вопросов, на которые старался найти ответы. Проверив финансовые документы на работе убитого, тщательно изучив бухгалтерские счета и ведомости, не обнаружил ни одного подозрительного документа. Неучтенного и «левого» товара в магазине не было. В беседе с сослуживцами все высказались о Петре Аркадьевиче как о хорошем и порядочном человеке. Однако люди выразили удивление по поводу того обстоятельства, что он неожиданно ушёл в отпуск, — обычно все заранее знали, когда директор собирается отдыхать.

Еще одна деталь заинтересовала следователя: в кабинете директора долгие годы стоял сейф, но почему—то за три дня до отпуска, по его распоряжению двое рабочих погрузили тяжёлый металлический шкаф в машину и увезли к нему домой.

На похоронах директора Рогожин ничего подозрительного не заметил. Народу было не очень много: сослуживцы, соседи, несколько родственников. Тяжело было смотреть на вдову, она громко рыдала, с ней несколько раз делалось плохо, теряла сознание, медики приводили ее в чувство каплями, уколами и нашатырным спиртом. На вид это была почерневшая от внезапного горя старуха с красными, заплаканными глазами, согнутая, немощная, обессилевшая в своей беде. Черная траурная одежда подчеркивала безысходность страданий. С опущенной головой, не поднимая глаз, стояла у гроба, постоянно прикладывая белоснежный носовой платок к глазам, вытирая слёзы.

Неожиданно внимание присутствующих привлекла подошедшая к гробу пара — женщина с букетом алых роз и молодая девушка, одетая в чёрный свитер и чёрные джинсы. Женщина положила на грудь покойника цветы, затем поцеловала его и, перекрестившись, отошла в сторону. Её молодая спутница тоже подошла к телу усопшего, прикоснулась губами ко лбу, и, постояв несколько минут, они ушли. Супруга погибшего не заметила пришедших, она ничего не видела вокруг, кроме своего горя.

По русскому обычаю, гроб с покойником стоял возле подъезда на двух табуретках, чтобы все желающие могли с ним попрощаться.

Вдруг из подъезда выскочила собака хозяина, с которой он постоянно гулял во дворе. Она подбежала к гробу, понюхала воздух и уселась на асфальте рядом. Когда гроб поместили в катафалк и он тронулся в путь со всеми сопровождающими, собака бежала вслед до тех пор, пока кто—то не обратил на неё внимание. Тогда машину остановили и разрешили ей запрыгнуть. Рогожин на кладбище не поехал. Он видел, как бежала следом за катафалком собака, и удивился собачьей преданности.

Спустя несколько дней Рогожин решил поговорить с женой убитого, предварительно позвонив ей и договорившись о времени встречи.

В назначенный день и час в роскошной квартире его встретила ухоженная, элегантно одетая женщина. На ней был изящный костюм, отнюдь не траурного цвета, бирюзовая окраска ткани подчеркивала голубизну её глаз. Аккуратно прибранные, уложенные в мягкие, крупные локоны волосы, покрытые серебристым лаком, говорили о том, что к встрече основательно готовились. За умело наложенной косметикой наблюдательный Дмитрий Сергеевич не заметил следов скорби и бессонных от горя ночей.

Аромат французских духов, витавший в квартире, и свежий, яркий маникюр холеных рук вдовы тоже не свидетельствовали о печали и несчастье в этом доме. И только большой портрет Петра Аркадьевича, обрамленный черной лентой, стоящий на самом видном месте, напоминал о недавней трагедии.

— Проходите, садитесь, где вам удобно, — пригласила Нинель Александровна следователя.

Широкий жест руки хозяйки указал Рогожину на мягкий диван и кресла.

— Разрешите, сяду за стол?

— Как угодно. Хотите чаю или кофе?

— Благодарю, не стоит беспокоиться, — вежливо отказался Рогожин. — А где собака? — спросил, осматриваясь по сторонам.

— Невероятно, но преданное животное не смогло пережить смерти хозяина и вслед за ним оправилось в мир иной, — с горькой усмешкой ответила Нинель Александровна. — Когда Петю похоронили, она не ушла с кладбища, а осталась возле его могилы. Ее уговаривали ехать домой, но уговоры оказались напрасными. Кто—то силой захотел посадить ее в машину, но собака злобно зарычала и не дала до себя дотронуться. Пришлось оставить верного пса на кладбище до следующего утра. Но и на следующий день повторилось то же. Собака лежала рядом с могилой хозяина и не реагировала на приходящих людей. Я каждый день приезжала на кладбище и уговаривала её идти домой; гладила, просила, но она, словно понимая речь, не поддавалась уговорам, лишь смотрела на меня грустными глазами. Я читала во взгляде: «А ты, почему уходишь? Тебе нельзя уходить, ты должна, как и я, оставаться здесь и быть возле хозяина». Мне казалось, что в глазах животного застыли слёзы. Это трудно вынести. Я уходила, а собака лежала. Я приносила еду, но она не притрагивалась ни к чему. Вскоре животное обессилело и буквально за несколько дней превратилось в исхудавшую, немощную, убитую горем собаку. Кладбищенский сторож однажды подошел ко мне и сказал, что ничего подобного никогда не видел. Оказывается, собака по ночам жалобно выла. На девятый день полуживого пса увезли домой, вызвали собачьего доктора из ветлечебницы, он пришел, но умный Макс уже скончался. Просто невероятно, такая любовь и преданность от животного! — Она приложила к заблестевшим, влажным глазам носовой платок, потом шумно высморкалась. — Простите, не могу вспоминать. Очень больно. Хотите, принесу кофе?