Золотце ты наше - [19]

Мистер Эбни держался дружелюбно, а миссис Эттвэлл открыто поздравляла меня. Я стал героем дня.

Но ликовал ли я сам? Нет, я призадумался. На моем пути возникли непредвиденные сложности. До сего момента я рассматривал похищение как нечто абстрактное. Не учитывая личность. Если у меня и рисовалась какая-то картинка в воображении, то лишь самая благостная: я крадучись ухожу в ночь со смирным ребенком, его маленькая ручка доверчиво покоится в моей. Теперь я видел и слышал Огдена Форда и вывел, что если кому-то вздумается похитить его тишком, то смельчаку потребуется немалая доза хлороформа.

Ситуация вырисовывалась крайне затруднительная.

Глава III

Я никогда не вел дневника, и мне трудно пересказывать события в хронологическом порядке, расставлять мелкие происшествия в надлежащей последовательности. Пишу я, полагаясь лишь на свою несовершенную память. Дело осложняется еще и тем, что первые дни моего временного пребывания в «Сэнстед-Хаусе» сливаются в одно расплывчатое пятно, путаный хаос, как на полотне футуриста. Проступают случайные фигурки мальчиков – мальчики работают, мальчики едят, мальчики играют в футбол, мальчики перешептываются, задают вопросы, хлопают дверьми, топочут по лестнице и носятся по коридорам. Окутана вся картина сложным запахом – ростбиф вперемешку с чернилами и мелом, да еще специфический душок классной комнаты, не похожий ни на какой другой запах на свете.

Но выстроить происшествия в ряд я не могу. Я вижу, как мистер Эбни, наморщив лоб, с отвисшей челюстью пытается отлепить Огдена от полувыкуренной сигареты. Слышу голос Глоссопа, разозленного до безумия, рычащего на хихикающий класс. Мелькают десятки других разрозненных картинок, но я не в состоянии разместить их по порядку. Хотя, возможно, последовательность не особо и важна. Моя история рассказывает о событиях, выходящих за пределы обычной школьной жизни. К примеру, повествование мало касается войны между Золотцем и Властью. Это уже тема для эпопеи, она лежит за рамками главного сюжета, и за нее я не берусь. Рассказ о постепенном укрощении Огдена, о хаосе, какой принесло его появление, пока мы не научились с ним справляться, превратил бы эту историю в трактат о воспитании. Достаточно упомянуть, что процесс формирования его характера и изгнание дьявола, овладевшего им, протекали очень и очень медленно.

Именно Огден внедрил в школе моду жевать табак с разрушительными последствиями для аристократических интерьеров лордов Гартриджа и Уиндхолла, а также достопочтенных Эдвина Беллами и Хилдербра Кейна. Хитроумные азартные игры на деньги, которым Огден научил других, молниеносно подрывали моральные устои двадцати четырех невинных английских школьников; на одну игру нечаянно наткнулся Глоссоп. А однажды, когда мистер Эбни, не выдержав, нанес Огдену четыре слабеньких удара, тот облегчил душу, поднявшись наверх и расколотив окна во всех спальнях.

Была у нас, конечно, пара трудных питомцев. Политика благожелательной терпимости способствовала этому. Но сравниться с Огденом не мог никто.

Как я уже упомянул, мне трудно располагать мелкие события в должном порядке. Однако три я выделю особо. Их я назову – «Дело незнакомого американца», «Приключения бегущего дворецкого» и «Эпизод с добродушным гостем».

Опишу каждый по отдельности, в том порядке, как они случились.

В «Сэнстед-Хаусе» было заведено, что каждому учителю каждую неделю полагались свободные полдня. Не очень щедро; в большинстве школ, я думаю, выходных побольше. Но взгляды у мистера Эбни специфические, так что мы с Глоссопом были ограничены в отдыхе.

Моим днем была среда. В ту среду, о какой я пишу, я отправился в деревню, намереваясь поиграть в бильярд в местной гостинице. Ни в «Сэнстед-Хаусе», ни в его окрестностях столичных развлечений не наблюдалось, и бильярд в «Перьях» составлял для жаждущих таковых весь верх веселья.

В «Перьях» существовал местный этикет игры. Вы играли с маркером партию, а потом вели его в бар и выставляли выпивку. Подняв бокал, он провозглашал: «Ваше здоровье, сэр», – и залпом осушал его.

После чего вы, если желали, могли продолжать игру или отправляться домой, как уж вам заблагорассудится.

В баре, когда мы вошли туда, находился всего один посетитель, и, едва взглянув на него, я понял, что трезвостью он похвастать не может. Полулежа в кресле, закинув ноги на стол, он тягуче выводил:

А мне плевать, будь он сам король,

Пса пинать никому не позволю-ю-ю…

Выпивоха был плотно сбит, чисто выбрит, с перебитым носом. Мягкая фетровая шляпа съезжала чуть ли не на самый нос, а мускулистое тело упаковано в костюм, купленный по каталогу «Товары – почтой». И внешность его, и акцент кричали: «Американец из Нью-Йорка», мало того, из восточного района. Каким чудом его занесло в Сэнстед, было выше моего разумения.

Едва мы уселись, как американец, выдравшись из кресла, нетвердой походкой вышел. Я видел, как он прошагал мимо окна, и его заявление, что ни одной, даже коронованной особе непозволительно обижать его пса, слабо доносилось до моих ушей, пока он удалялся по улице.

– Уж эти мне американцы! – неодобрительно высказалась мисс Бенджэфилд, статная рослая барменша. – Все на один лад!