Золотая змея. Голодные собаки - [50]

Инженер, взяв еще несколько листиков коки, продолжает:

— Через час на том месте только кучка пепла осталась. А пятно от костра видно до сих пор — земля так прокалилась, что даже малая травинка и та не может там вырасти. Как будто след от язвы… Я сам видел…

— Видели и мы…

— То-то же. И все-таки, думаете, я не ушел тогда ночью?

Ветер остудил немного наши головы, да и песок остыл. Пора бы и спать ложиться, но на душе так тоскливо, что уж лучше еще поговорить, вспомнить что-нибудь повеселее перед сном. Мы-то думали, что посидим, отдохнем за тихой беседой, да не вышло — разговор о неприкаянной душе испортил все дело. Старик говорит:

— Ведь мы, дон Освальдо, почти ничего не знаем о душах неприкаянных. Ох, как должна томиться душа, приняв такую смерть, и куда же ей лететь, как не обратно к людям, утешьте, мол… А мы боимся… И когда говорят об этих душах, они прилетают. Колдунья, должно быть, теперь где-то тут. Страшновато стало, а?

Нам и вправду стало не по себе. В воздухе появилось что-то таинственное, какое-то неуловимое дуновение, то ли кто-то тут есть, то ли нет никого. Ясное дело, это она, прилетела на людей поглядеть да поплакать… Конечно, это та, сожженная… И совы хохочут так дико, что мороз по коже пробегает…

Дон Матиас советует:

— Надо сотворить крестное знамение…

И он крестит воздух перед собой, рассекая струю ветра худой, морщинистой рукой. Ни слова не говоря, инженер вытягивает вперед правую руку и следует его примеру. Мы молчим. Немного погодя я тоже перекрестил воздух. А река и лес тихо шумят, как будто шепчут молитвы.

Постепенно мы пришли в себя, встряхнулись.

— Ну что ж, дон Освальдо, а как ваши рудники? — заговорил старик, и голос его нам показался даже веселым.

— Да кто их знает! Я думаю, что поднимать машины на такую высоту дело очень трудное — денег много понадобится. Пожалуй, я займусь лучше промывкой золота здесь, на реке. Дон Хуан Пласа уверяет, что река ваша богатая…

— Что и говорить, дон Освальдо, если поставить это дело как положено, много можно золота добыть… И на берегу, и вот в этих лужицах — везде его полным-полно…

— Я теперь думаю побродить здесь, прикинуть что к чему. Потом поеду в Лиму, уговорю кого-нибудь из денежных людей. Тогда золото добывать будем по всем правилам, а компанию нашу назовем… ну, хотя бы… «Золотая змея». Неплохо, правда?

— Очень хорошо, дон Освальдо…

Инженер объясняет:

— Змея, потому что если смотреть на реку сверху, допустим, с Кампаны, то очень уж она похожа на огромную змею, а «золотая» — это за богатство. Название такое, что лучше не придумаешь, правда? «Золотая змея»! Компания доставит сюда машины, драги, и начнется настоящая работа. А вы будете продавать нам все, что растет у вас в огородах — юкку, бананы… И будете работать у нас… И денег нам девать будет некуда! Неплохо, верно?

— Очень хорошо, дон Освальдо, только ведь мы-то этого дела не знаем…

— «Золотая змея»! — размечтался дон Освальдо. — «Золотая змея!»

Луна исчезла, тьма быстро сгущается. Река еще чуть-чуть видна, а лес слился в одно сплошное черное пятно. Откуда-то донеслось конское ржание, наверно, это лошаденка дона Освальдо, и опять все смолкло, только тихо шелестят листья, да журчит река, да иногда громко ухнет сова.

Нас приятно обдувает легкий ветерок, и вскоре мы засыпаем. Только инженер все ворочается в темноте — не иначе как ему мерещится золотая пыль — и чуть слышно шепчет:

— Золотая змея!

XVI. ЗОЛОТАЯ ЗМЕЯ

Проснувшись утром, мы обнаружили, что дона Освальдо с нами нет. Что бы такое могло с ним приключиться? Одеяло его лежало, аккуратно сложенное, видно, он никуда особенно не торопился. Наверное, просто решил пройтись, пока не жарко. Больше мы говорить об этом не стали и разошлись каждый по своим делам.

Солнце стояло уже высоко, когда я снова увидел инженера — он шагал по дорожке вдоль моей изгороди. Как изменился дон Освальдо! Раньше он резко выделялся среди здешних людей и природы. Кроме нового платья и новой конской сбруи, было тогда в нем самом что-то такое, из-за чего казалось, будто он на все глядит свысока. А теперь совсем другое дело. Теперь он ничем не выделяется и даже ходит по-нашему, пружинисто, чуть сутулясь. Видно, он пообвыкся в наших краях, и долина не отвергает его больше, не смотрит на него как на чужака, а наоборот, принимает как своего, хочет, чтобы он прижился здесь, привязался к нашей земле. Не знаю, чем это объяснить, но даже бородка дона Освальдо больше не кажется русой. Вчера вечером эти перемены меня радовали, а сегодня примешалась какая-то грусть, будто мне открылась его судьба, судьба человека, обреченного погибнуть где-то на полпути, человека, который и сам толком не знает, куда идет, а дорогу обратно почти совсем забыл.

Я как раз был в саду, срезал бананы, когда дон Освальдо, увидев меня, подошел и помог донести тяжелые связки плодов до дома.

Он уселся на маленькую скамеечку, и когда я поинтересовался, что его подняло в такую рань, ответил: «Просто решил побродить немного». Потом он о чем-то глубоко задумался. О «Золотой змее», конечно, о чем же еще!

Он молча смотрит, как я развешиваю бананы на галерее, где и без того висит немало связок и некоторые уже совсем созрели. Он бледен, видно, очень устал. Все так же молча, инженер принимается есть бананы, которыми я его угощаю, потом просит воды и пьет жадно, большими глотками, держа в обеих руках мою новенькую тыквенную флягу.