Золотая змея. Голодные собаки - [18]

— Эге, братец, уж не втроем ли нам придется возвращаться?

Артуро собирается что-то ответить, но слова застревают у него в горле: в комнату входят те самые полицейские с карабинами, входят и окидывают всех высокомерным, презрительным взглядом. Молодежь продолжает танцевать, но теперь уже безо всякой охоты — в самом деле, почему они так пристально смотрят? «Вот принесла нелегкая!» — досадует какая-то женщина.

Один из полицейских подходит к Артуро:

— А ну-ка, уступи мне свою девчонку.

И начинает танцевать с Люсиндой. Только очень уж у них плохо получается, все смеются, а девушка еле переставляет ноги, как бы давая понять, что пошла танцевать просто из приличия. В это время к Артуро подходит второй полицейский.

— Ты что зубы скалишь, сукин сын? Я тебе покажу, подожди…

И встает перед ним в вызывающей позе — ногу выбросил вперед, рука на кобуре. Парень старается сдержать себя, надеясь, что скоро непрошеные гости уберутся и все опять пойдет своим чередом, но расходиться стали как раз танцующие, тихо, будто крадучись. Осталось всего несколько человек, и, что уж совсем плохо, теперь оба полицейских хотят танцевать с Люсиндой. Братья пошептались в углу, и вперед вышел старший:

— Послушайте, сеньоры, вас, между прочим, никто сюда не звал, это во-первых, а во-вторых, завтра мы с этой девушкой венчаемся, так что нечего к ней приставать…

Полицейские, будто по сигналу, встали рядом, вскинули карабины и взвели курки. «Индейцев, может, этим и испугаешь, а уж нас-то нет!» — говорит какой-то здоровенный чоло, прерывая танец. Остальные пары тоже остановились. У доньи Росарио в глазах ужас. Между тем уже и другие чоло стали что-то бурчать себе под нос, чувствуя, как чича поднимает в них боевой дух. Вон сколько глаз, словно лезвия ножей, сверкает вокруг полицейских. Решив, что пора действовать, один из них говорит:

— Эй вы, убирайтесь-ка отсюда оба, нахалы неотесанные…

Они замахиваются кинжалами, но не тут-то было. Братья бросаются вперед, раз-два — и блюстители порядка обезоружены. Женщины пронзительно визжат. Ударом кулака Рохе валит на землю одного полицейского, и тот теряет сознание. Артуро прыгает на другого, сжимает ему горло и падает вместе с ним на пол. Они долго катаются, переваливаются друг через друга, вовсю работают кулаками, кусаются… «Еще, еще… дай ему, дай!» — подзадоривают собравшиеся вокруг парни, размахивая руками. Наконец ударом в челюсть Артуро заставляет притихнуть своего врага. Теперь и этот потерял сознание. Победитель, присев на корточки, хочет приподнять его, но тело полицейского совсем обмякло, а голова, откинувшись назад, глухо стукнулась об пол.

Братья Ромеро, Люсинда и все, кто был в комнате, бросаются к двери и исчезают в темноте. Полицейские лежат, вытянувшись во весь рост, у обоих изо рта и носа хлещет кровь, стекая на пол, а прямо перед ними богородица устремила в небо свой молящий взор. Карабины валяются рядом, тускло поблескивая в мерцающих отблесках свечей. Донья Росарио, выскочив на порог, машет руками, как крыльями:

— Старосту!.. Скорей!.. Сюда!..

Но подходят только индейцы, они останавливаются у двери, заглядывают внутрь, смотрят на распростертые тела. Их медные лица с угловатыми профилями таинственны, как эта ночь, полная неясных шорохов и мрака. Может быть, они даже усмехаются, кто знает? «Старосту!.. Скорей! Скорей!..» Наконец какой-то понго[22] кричит, что староста занят в другом месте.

Братья и Люсинда что есть духу припустились домой, сбивая с ног всех, кто не успевал вовремя отскочить в сторону, а люди, выбежав на порог посмотреть, что происходит, ничего не могли разобрать, кроме каких-то трех светлых пятен, промелькнувших в темноте.

Разговор был коротким:

— Едем сейчас же…

— А мама?..

— Никаких мам, жди меня на углу, и все…

Люсинда колеблется. Ей хочется вбежать в дом, обнять мать, остаться с ней навсегда, но какой-то голос, сильный и властный, зовет ее в неведомый мир, в желанную даль… И она, покорившись, идет навстречу своей судьбе.

Пока Рохе отвязывает коней, старший брат приводит в порядок сбрую — нельзя терять ни минуты. И только он стал прилаживать стремена, на галерею вышла донья Доротея.

— Уже собираетесь?

— Ничего не поделаешь, мы с полицейскими сцепились…

— Батюшки! Ну, тогда торопитесь, а то, не дай бог, схватят вас…

Ремни пересохли, задубели, никак не лезут в пряжки, с такими ремнями и до утра провозишься, надо будет потом их обязательно смазать.

— Отделали мы их крепко…

Но вот с ремнями покончено. Осталось только сложить чепраки — куски серой байки, насквозь пропахшей лошадиным потом.

— А Люсинда где? — спрашивает донья Доротея.

— Придет, никуда не денется…

Рохе ведет коней. Чуя дорогу домой, они весело ржут. Вскочить в седло — дело секундное.

— Счастливо оставаться, донья Доро… Будьте здоровы, на будущий год, может, увидимся…

— Пошли вам бог удачи…

Они пускают коней галопом, но на углу вдруг останавливаются. «С чего бы это? Что там такое?» — думает донья Доротея. Кони волнуются, нетерпеливо топчутся на месте. Да уж не женщина ли прыгнула в седло к одному из всадников? Донья Доротея вдруг все поняла и с пронзительным, отчаянным воплем бросилась бежать по улочке: