Золотая жила для Блина - [6]

— Асфальтовой — ни одной на сотни километров вокруг, — подтвердил папа. — От Ванавары до места взрыва трое суток хода по тропе Кулика. Это не птица, а фамилия — Леонид Кулик, первый ученый, который начал всерьез искать метеорит. Но тропы там тоже нет. Тропа Кулика — просто направление, путь по болотам и тайге.

Ну, киношникам необязательно все снимать, как было, — промямлил Блинков-младший. Он понимал, что спор проигран.

— Вот именно! — безжалостно сказал папа. — Можно снять сибирскую тайгу в Америке, можно сляпать на компьютере пиявок из Черного Масла, можно наврать, что русские запускают этих пиявок под кожу людям…

Блинков-младший с укором посмотрел на папу. Нашел время воспитывать! Сейчас опять скажет: «Тебе не противно смотреть фильмы, в которых русских изображают подлецами?»

— А я знаю стихи про Тунгусский метеорит, — пришла на помощь зеленоглазая. — Прочитать?

— Еще бы! Обожаю стихи! — соврал Блинков-младший и приготовился терпеть. Стихи все же лучше, чем воспитательные разговоры.

— Центр паденья, — объявила Лина.

…На перевале я, разбив второй

Свой сухопутный лагерь,

Пошла кружить по цирку гор

Вокруг Великой котловины;

Сперва — на запад, десять километров

Пройдя по гребням гор;

Но бурелом на них

Лежал уже вершинами на запад.

Огромным кругом обошла

Всю котловину я горами к югу;

И бурелом,

Как завороженный,

Вершинами склонился тоже к югу.

Я возвратилась в лагерь

И снова по вершинам гор

Пошла к востоку,

И бурелом вершины все свои

Туда же отклонил.

Я силы напрягла и вышла снова к югу,

Почти что к Хушмо;

Лежащая щетина бурелома

Вершины завернула тоже к югу…

Сомнений не было:

Я центр паденья обошла вокруг!

Струею огненной из раскаленных газов

И хладных тел

Метеорит ударил в котловину

С ее холмами, тундрой и болотом

И, как струя воды,

Ударившись о плоскую поверхность,

Рассеивает брызги

На все четыре стороны,

Так точно и струя

Из раскаленных газов с роем тел

Вонзилась в землю и произвела

Всю эту мощную картину разрушенья.

Лина замолчала. Стучали колеса, покачивался вагон, таинственно чернел шар Бандуры. Блинков-младший поймал себя на том, что рот у него разинут и язык вывалился. Стихи были так себе. Что он, стихов не знает? «Я вас любил, любовь еще, быть может…» или «У попа была собака». А эти даже без рифмы. И не про любовь. Были бы про любовь, тогда понятно, девчонкам про любовь нравится. А так — непонятно. Зачем Лина учила наизусть эту географию: пошла к востоку, пошла к югу?

— Ты сама сочинила! Это про тебя! — догадался Митька. — А говорила-то! «Вы такие герои, а я дальше Красноярска не была!..»

Лина спрятала глаза и как ни в чем не бывало объяснила:

— Хушмо, или еще говорят Хушма, — это речка.

— Знаю, — остыл Блинков-младший. — Притоки Подкаменной Тунгуски Кимчу и Хушмо. Над ними и рвануло. На высоте пять тире десять километров. Мы тоже кое-что перед отъездом почитали.

В купе без стука зашла проводница Маруся, увидела, что ящик с Ученой Бандурой открыт, и на всякий случай отступила за порог.

— Чай будете? — спросила она, сверля Бандуру глазами. — А почему в темноте сидите?

— Будем. Нам так нравится, — по порядку ответил папа.

— Почему нравится? Вампиры вы, что ли? Солнца боитесь?

— Нет, мы истории рассказываем. Садитесь, — подвинулся папа.

— У меня работа, — отказалась Маруся. — Щас чаю вам принесу.

Она без всякой необходимости достала горсть мелочи, рассыпала и стала собирать, заглядывая Бандуре под колесики.

У Маруси были сложные отношения с изобретением академика Лемехова. С одной стороны, она боялась Бандуру. С другой — считала своим долгом за ней приглядывать. Собрав мелочь, она встала в дверях на безопасном расстоянии от Бандуры и спросила:

— Вот вы ученый, хотя и ботаник. Как считаете, погода сама портится или потому что спутники запускают?

Папа вздохнул и стал отвечать. Маруся не слушала. Ей просто хотелось понаблюдать за подозрительной Бандурой.

Лина заскучала и ушла к себе. Митьку не позвала, да он и не пошел бы, потому что стеснялся Лининой соседки. В купе с ней ехала сморщенная маленькая японка лет, наверное, ста. Она смешно разговаривала: «Рина», «Врадивосток» вместо «Лина» и «Владивосток» и угощала всех серебристыми пилюльками, уверяя, что из-за них и прожила так долго. Но была совсем дряхлая. Блинков-младший боялся дышать с ней одним воздухом. А то невзначай кашлянешь и заразишь старушку чем-нибудь безвредным для молодежи и смертельно опасным для столетних японок.

Папа из вежливости отвечал на Марусины вопросы, Маруся зевала в ладошку. А Блинков-младший думал про Лину, про столетнюю японку и опять про Лину, про ее стихотворение. «Лежащая щетина бурелома…» Сказано, как нарисовано: сразу видишь сломанные кусты, ветки, деревья, и все повалены в одну сторону. Как щетина у щетки.

И тут до него дошло.

— Пап, — спросил он, перебив лекцию о бобовых растениях, которую Маруся все равно не слушала. — Пап, а сколько могут пролежать поваленные деревья?

— Смотря какой они породы, какой там климат… — обстоятельно начал папа. — Если ты про те деревья, которые повалил метеорит, то Кулик почти двадцать лет спустя их еще видел и фотографировал. Но уже к середине века картины сплошного вывала не наблюдалось.