Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина - [10]

Зря, всё таки, Жан напрямую звонил. Здесь, видимо, в этом эпизоде, палево. Чёрт!

Почему, когда даже самый расчётливой из осторожных и самый осторожный из расчётливых европейцев попадает в матушку Россию, он тут же подсаживается на русское «авось»? Почему у них здесь бошки-то сносит? Сё загадка. Надо бы об этом как-нибудь эссе забабахать. Для немцев. В «Die Zeit». Потом. Когда-нибудь…

Но стоп. А куда мы, собственно, несёмся-то?

3

Оказалось что они, съехав с какого-то длиннющего виадука, выбирались уже на конвейер кольцевой.

Виктор, не без некоторого смущения, осторожно похлопал девушку по спине и, когда та обернулась, показал на обочину. Но она в ответ отрицательно покачала головой, выкинула правую руку вперёд — туда! — и, как ему показалось, улыбнулась. Хотя за тонированным забралом шлема этого, конечно, разглядеть было невозможно. Но просто ему, видимо, очень захотелось в тот момент, чтобы это было именно так. Чтоб она ему ободряюще улыбнулась. Ну захотелось.

Ладно. Хорошо. Похоже, что хрустящая кожей амазонка сама прекрасно знает конечный пункт маршрута.

Ну, и что же тогда, брат, дальше?

Да ничего.

И Виктор сделал то, что привык в подобных случаях делать, — лёг на волны бытия, отдавшись ветру перемен.

Куда вынесет, туда и вынесет.

Лишь бы от антидотов оторваться. А там видно будет.

Кстати, об антидотах. Сколько уже он их за последнее время положил, а никогда как-то раньше не задумывался, почему их именно так называют…

Видимо, после того пошло, как эти гниды в Загребе зачистили на ноль штаб-квартиру «Творцов освобождённых действий». Никого суки-гэпэшники тогда в живых не оставили. Даже попугаю по кличке Команданте бошку отвернули. Не пожалели… А он ведь не простой был, — учёный. Фишка у него особая была, выкрикивал время от времени попка цитаты из «Зелёной книги» Муаммара Аль-Каддафи. Любил он это дело. До жути. Молчит бывало, молчит, а потом вдруг начинает ни с того ни с сего бормотать по-стариковски да на хорватском что-нибудь забавное, вроде того: «…театральные и концертные залы заполняют люди несерьёзные, неспособные играть в жизни героическую роль, те, кто не понимает смысла исторических событий и не представляет себе будущего. Но творцам жизни не пристало следить за тем, как актёры на сцене изображают жизнь…», ну и так далее. И тому подобное. Бу-бу-бу-бу да бу-бу-бу-бу… Не остановишь. Слухи ходят, что и во время той зачистки заволновался волнистый от присутствия чужих и пошёл бесстрашно из Каддафи чесать. А разве ж мог Глобальный Пафос такие грубые слова в свой счёт стерпеть? Нет, конечно. Вот антидоты ему бошку и оторвали…

А жалко. Тоже тварь божья. Парней понятно за что, ну а птичку? Триста лет прожила. И ещё бы на триста сподобилась бы… Н-да…

Да, похоже, что именно тогда, в те времена, вменяемые люди антидотам это прозвище дали… «антидоты». Хотя, в таком случае, должно было бы звучать, если по уму, — антитоды, а не антидоты. Ведь там аббревиатура ТОД была, а не ДОТ. Так ведь? Почему же тогда… А-а-а! — кажется, понял… Дошло наконец. Голова-два уха! Только сейчас и дошло. Видимо, это Ерофеев-не-тот во всём виноват. Это же он, помнится, когда по поводу той бойни манифест с проклятьями кропал, неправильно перевёл название ордена. Он же тогда «Творцов освобождённых действий» перевёл как «Деятелей освобождённого творчества». Понятное дело, что специально тёзка это умудрил. Не случайно так перевёл, а для того, чтобы парней перед местной публикой попушистей выставить. Мол, чистым творчеством парни занимались и пальцем никого не трогали. И даже не мыслили. Примус починяли… А чем примус был начинён, — кому какое что? Теперь-то… Ага. Вот так, наверное, всё и вышло. Так и пошло с его лёгкой руки.

Но это… Куда это она свернула?

Похоже промзона какая-то. Хотя и окружённая высоким забором с колючей проволокой, но сразу видно, что брошенная территория. Подпольный пункт приёма лома. Через десять секунд после объявления общего атаса.

Девушка уверенно направила свою мотоциклетку в раскрытые настежь огромные ворота и, перевалив через грузовые весы, въехала на безлюдную площадку, заваленную огромными кучами металлолома, каждая их которых отсылала своим мрачным видом к знаменитому верещагинскому полотну. Лихим слаломистом обогнула она печальные эти сопки, взобралась с ходу на покоцанную железобетонную плиту и — мазафака! — перелетела через ржавые рельсы магнитного крана. Съехала с насыпи и с разворотом остановилась у какого-то одноэтажного здания. При этом выбросив задним колесом порцию щебня. Как бы салютом отметив факт своего прибытия.

Внешний вид этой хибары говорил о том, что в ней располагается какая-то контора. Вернее, что там когда-то располагалась какая-то контора. Когда-то в прошлом, ещё до Великого Дележа, — потому как треснувший шифер, разбитые стёкла и, вообще, вся та мерзость запустения, которая царила вокруг, убеждала всякого сюда забредшего, что в этом разгромленном здании давно уже никто не появлялся. Что пусто здесь. Что райком закрыт. Что все ушли на фондовую биржу. Что…

Но нет.

Перекошенные двери с позорным скрипом приоткрылись. И из теремка на ветер вышло двое.