Золотая паутина - [38]

Поднявшись, Иван Александрович перешел к столу совещаний, стоявшему у стены, где также были разложены фотографии, большей частью еще не просохшие, влажные. Фотографии, что называется, были «с колес», оперативные. Последовал за ним и Русанов.

Уже через мгновение Виктор Иванович увидел на одном из снимков Сергея. Сын держал в руках транспарант, часть текста которого попала в объектив, вместе с другими парнями-«афганцами» внимательно слушал какого-то человека в берете и куртке-штормовке, стоявшего к фотографу вполоборота, спиной, так что лица его почти не было видно.

— Вот это сюрприз! — вырвалось невольно у Русанова, и генерал, привлеченный его удивленным возгласом, взял фотографию, огорченно наморщил лоб.

— Сын?

— Он, Сергей.

— М-да-а…

Иван Александрович рассматривал фотографию, вертел ее в руках, потом протянул Русанову.

— Что ж, в личный домашний архив возьмите, Виктор Иванович. Фотография, конечно, памятная, чего там. Да и историческая, время со счетов не сбросишь. А с сыном надо поговорить.

— Я обязательно буду говорить с Сергеем, товарищ генерал! — Русанов изменился в лице, стоял перед начальником управления взволнованный.

Генерал мягко взял Русанова за локоть, повел к креслам в углу кабинета.

— Сына вашего можно понять, Виктор Иванович, чего вы? — в голосе Ивана Александровича сквозило заметное удивление — он, наверное, ожидал от Русанова несколько другой, более спокойной реакции. — Ничего страшного, разумеется, не случилось; другое дело, что нужно поинтересоваться: не попал ли Сергей в милицию, не замарал ли чем-нибудь себя, а транспарант… это объяснимо и правомерно.

Они сели в мягкие глубокие кресла у широченного, дающего много света окна, в раскрытую большую форточку которого тек с улицы легкий дорожный шум. Здание управления стояло напротив такого же серого и массивного жилого дома, на балконе напротив торчала полосатая, в пижаме, фигура жильца, вышедшего покурить. Жилец этот — явно пенсионер, седовласый, пожилой — из праздного любопытства посматривал на чекистские окна, размышлял, наверное, чем это заняты два серьезных человека, сидящих у самого окна, и генерал задернул белые занавески: неприятно все же, когда смотрят тебе в затылок.

— Сергей ваш, Виктор Иванович, насколько я помню, долг свой солдатский исполнил честно? — продолжал разговор генерал.

— Да. Был ранен, лечился, — Русанов вздохнул.

Вздохнул и Иван Александрович.

— Боль эта наша общая. Да и позор общий, чего душой кривить?! И винить его за этот митинг, ругать… думаю, не стоит. Он имеет такое право: взять транспарант и выйти с ним на улицу, на площадь. Другое дело…— генерал помолчал, поискал слово, которое бы меньше задело Русанова-старшего.— Другое дело, не попал бы он в лапы нечистоплотных, озлобленных людей. Парень при всем при том молод, подвержен влиянию… Вы с ним откровенны, Виктор Иванович? Можете поговорить по душам, доверится ли он?

— Надеюсь, Иван Александрович. Но тем не менее, не уверен абсолютно. Из Афганистана он вернулся другим человеком, не тем, каким мы знали его с женой. Стал замкнутым. Если честно, то нынешние его мысли я не знаю.

— Жаль.

Генерал барабанил пальцами по подлокотнику кресла, закинув ногу на ногу, думал. Русанов смотрел на опущенное его лицо, на уже поседевшие вьющиеся волосы, на жилку, которая пульсировала на шее. Несмотря на слова сочувствия, которые сказал ему Иван Александрович, Русанов чувствовал себя виноватым перец ним, даже оскорбленным поступком Сергея. Зачем ему эти митинги, транспаранты?

— Все же не делайте из этого трагедии, Виктор Иванович. — Генерал, наверное, понимал ход мыслей Русанова. — С сыном, конечно, надо поговорить, но спокойно, нормально. Парень он взрослый, должен понять, что к чему.

Генерал поднялся, не сводя с Русанова успокаивающего, дружеского взгляда, и у того малость отлегло от сердца.

Они вернулись к столу; Иван Александрович, ответив на пару телефонных звонков, спросил Русанова о делах, о новостях с «Электрона», но ничего существенного пока не было. Виктор Иванович, спросив разрешения, ушел, прихватив фотографию. Тут же отправился вниз, в цокольное помещение здания, где располагалась фотолаборатория управления; спросил у старшего лейтенанта Баранова, выглянувшего из затемненной проявочной кабинки, есть ли еще у него кадры с Русановым-младшим.

Баранов внимательно глянул в расстроенное лицо Виктора Ивановича, пригласил войти в лабораторию. Стал успокаивать:

— Да не волнуйтесь вы, товарищ подполковник. Ну пришли «афганцы», ну постояли на площади. Никто из них участия в беспорядках не принимал, я это видел, снимал же шпану всякую… Вон они, голубчики.

Баранов, высокий и оттого сутуловатый, с рыжей щеточкой усов на улыбчивом тонком лице, стал показывать плавающие в закрепителе фотографии «бунтовщиков». Знакомых лиц среди них не было, но Русанов все же попросил сделать ему по экземпляру с каждого кадра — на всякий случай, может пригодятся.

* * *

Разговор их с Сергеем, увы, получился совсем не таким, каким хотелось бы Виктору Ивановичу. Он думал, что они спокойно сядут на диван, поговорят обо всем, сын выслушает, поймет отца, возможно, извинится и заверит: мол, па, не волнуйся, такого больше не повторится. Русанов-старший п настроил себя соответственно на деловой и спокойный разговор, весь долгий вечер берег в себе это настроение, ждал: вот-вот откроется дверь, и сын войдет, пора уже, одиннадцать. Но прошел еще час, а Сергея не было, и Виктор Иванович стал закипать. Они с Зоей давно уже поужинали, поговорили о предстоящем ее отпуске (путевка на руках, первого августа нужно выезжать поездом до Краснодара, а там маршрутным автобусом до санатория, на берег моря), посмотрели программу «Время», кинофильм, рекламу, футбольное обозрение… Сына все не было. Виктора Ивановича это стало раздражать, он нервно курил, расхаживал по квартире.