Золотая Орда. Между Ясой и Кораном. Начало конфликта - [41]

Сведения о монгольских запретах, сообщаемые францисканцами, относятся к числу неподдающихся расшифровке известий, и исследователи, как правило, их не комментируют. По крайней мере, в трех последних изданиях книги брата Иоанна (итальянском[135], немецком[136] и польском[137]) этот раздел оставлен без внимания. Насколько мне известно, и рассказ египетских послов не получил должного разъяснения. Все дело в отсутствии кода, с помощью которого можно раскрыть содержание этих сведений. Францисканцы, как и египетские послы, зафиксировали запреты, не обрисовав культурный контекст, что препятствует адекватному восприятию и анализу описанной ими ситуации. Наша задача — восстановить культурный контекст, или, иными словами, ответить на вопрос: почему было запрещено совершать те или иные действия и чьи интересы затрагивало нарушение предписаний. Католики и мусульмане соприкоснулись с неведомым им монгольским мифом, в таком же положении находятся и нынешние исследователи, изучающие отчеты дипломатов.

Деликатность ситуации в том, что сфера магических запретов, в силу понятных причин, была закрыта от обсуждения каких-либо ее нюансов. Монголам же были известны и сами запреты и наказание за их нарушение. Функционировавшая система табу выглядела как сумма предписаний. Сторонним наблюдателям, в роли которых выступают западные и восточные дипломаты, известна именно эта сторона дела. Выглядят запреты загадочно, и на первый взгляд, кажется, не имеют отношения к дипломатическому этикету. Лама Г. Гомбоев, исследовавший в 1859 г. сообщение брата Иоанна, касающееся монгольских обычаев, все запреты отнес к области суеверий[138]. Вполне может быть, что в середине XIX в. многие из описанных францисканцами запретов превратились в бытовые суеверия. Однако, проблема заключается в другом: почему в XIII в. пренебрежение этими «обычаями» влекло наказание смертью и почему иностранных послов, прибывающих ко двору великого хана, строго предупреждали о соблюдении правил, смысл которых не поддается уразумению. На смерть Чагатая поэт Седид А'вар сочинил стихи, в которых содержится иносказательный намек: «Тот, из страха перед которым никто не входил в воду, потонул в необозримом океане [смерти]»[139]. Ниже мы подробно рассмотрим запрет о вхождении в воду. Чагатай, третий сын Чингис-хана, считался истинным хранителем традиций, запечатленных в Ясе. Как видим, речь идет о более серьезных вещах, чем «суеверия».

В донесении брата Бенедикта Поляка, сохранившемся в пересказе брата Ц. де Бридиа, монгольские запреты восприняты как широко известные предписания, следование которым позволяет избежать совершения «грехов». Стройный перечень запретов наводит на мысль, что с францисканцами общался человек из придворного окружения, в чьи обязанности входило предостеречь иноземных послов от тех или иных «ошибок». Обратим внимание, что запреты в основном связаны с поведением внутри жилища. Особый интерес ситуации придает тот факт, что этим жилищем выступает шатер правителя. Вот как выглядел первый контакт францисканской миссии с Куремсой, чей улус располагался в западной части владений Бату. «Взяв дары, они повели нас к орде, или палатке его, и научили нас, чтобы мы трижды преклонили левое колено пред входом в ставку и бережно остереглись ступить ногой на порог входной двери. Мы тщательно исполнили это, так как смертный приговор грозит тем, кто с умыслом попирает порог ставки какого-нибудь вождя»^{53}. Спустя два месяца послы прибыли в лагерь Бату в низовьях Волги и ситуация повторилась: «Выслушав причины, нас ввели в ставку, после предварительного преклонения и напоминания о пороге, как о том сказано выше. Войдя же, мы произнесли свою речь, преклонив колена»^{54}. Ключевое слово в этой информации instructi 'обучать, разъяснять'. Объяснять обычаи чужеземным послам входило в обязанности специального лица, а случаи нарушения выяснял высокопоставленный царедворец. С одним из товарищей Вильгельма де Рубрука случилась неприятная история: он коснулся порога. Причину происшествия выяснял старший секретарь двора Булгай. «На следующий день пришел Булгай, бывший судьей, и подробно расспросил, внушал ли нам кто-нибудь остерегаться от прикосновения к порогу. Я ответил: "Господин, у нас не было с собой толмача, как могли бы мы понять?" Тогда он простил его. После того ему никогда не позволяли входить ни в один дом хана»^{55}. Разумеется, брат Вильгельм схитрил, поскольку ранее, описывая прием у Бату, он поясняет, со слов проводника, что понималось под порогом: Tunc duxit nos ante papilionem, et monebamur ne tangeremus cordas tentorii quas ipsi reputant loco liminis domus 'Затем он отвел нас к шатру, и мы получили внушение не касаться веревок палатки, которые они рассматривают как порог дома' (Itinerarium. XIX. 5).

Ниже приводится выразительное свидетельство Марко Поло о том, что на пирах великого хана Хубилая к гостям, не знающим дворцовых обычаев, приставляли, как он пишет, баронов разводить иноземцев. Делалось это с той целью, чтобы гости не коснулись порога. Мы помним рассказ египетских послов, что входя в шатер, ни в коем случае не наступать на порог. В Орде им нельзя было стирать одежду, а приближаясь к шатру Берке они должны были снять с себя оружие, вынуть лук из сайдака, опустить тетиву и не оставлять в колчане стрел. Точно такие же инструкции были получены и францисканцами, однако, брат Иоанн в своем донесении отнес эти сведения к главе, посвященной богопочитанию, предсказаниям, очищениям и представлению монголов о «грехах». Скорее всего, египетские послы не вступали в «дискуссию» с монгольскими царедворцами по поводу тех или иных странностей церемониала и не искали глубинного смысла запретов, тогда как францисканцы оказались более чувствительны к проявлениям этой сферы кочевой культуры. Однако сам факт фиксации восточными и западными дипломатами неких предписаний сигнализирует о потенциальных конфликтных ситуациях, позволяющих обрисовать контуры загадочного имперского феномена.