Золотая медаль - [14]

— Почему?

— Потому, что тогда не было бы рассказа. Кроме того, мне кажется, что если твоя героиня так чудесно знала тригонометрию, то, наверное, и по другим предметам успевала. А если у нее были четверки и пятерки еще и по другим предметам, то никто бы из ее подруг даже не подумал бы о заговоре с матерью.

Нина шумно вздохнула.

— Знаешь, Марийка, у тебя такие логические замечания… Если я буду когда-то писательницей, то ты будешь литературным критиком. Мне еще надо все обдумать. Все, тобой тут сказанное. Вот ощущаю, что твои слова будто и правдивые. А отказаться сразу от того, с чем сроднилась, что выносила в сердце, очень тяжело… Думается, что и такой случай, как у меня, мог бы произойти…

— Как же может произойти, если он… Ну, как тебе сказать? Просто выдуманный, фальшивый. А ты напиши о чем-то настоящем из жизни нашего класса. Вот, например, о нашей «вобле»!

Нина подумала:

— Не знаю, Марийка, напишу ли про «воблу», а о пятом классе, наверное, у меня будет интересный материал.

У нее не выходило из головы все то, что сказала Марийка о сюжете ее будущего рассказа. Хотелось все обдумать в одиночестве, посоветоваться еще с кем-то.

А что если Марийка ошибается?

Неожиданно где-то в дальнем закутке сердца возникла неприязнь к подруге. Захотелось сказать Марийке что-то колючее, обидное. «Вот сейчас скажу ей, — подумала Нина, — что я лучше нее учусь, я — отличница, а она критикует меня, поучает!»

Но это чувство и эта мысль были такими мутными, такими оловянными, тяжелыми, что угнетали сердце. И Нина только болезненно вздохнула.

* * *

И чем больше в одиночестве думала Нина о том, что подруга раскритиковала ее будущее произведение, тем сильнее был ее внутренний протест. Критика казалась искренней и убедительной, но девушку не оставляло ощущение, что на самом деле Марийка в чем-то ошибалась. Нину мучило то, что она не может найти возражений Марииным словам.

«Работать дальше над сюжетом или бросить?»

Ответа не было, не было и силы выбросить из головы «надуманный, фальшивый сюжет». Да фальшивый ли он? Разве Марийка не могла ошибиться?

Впервые поняла Нина, как глубоко «залезло» в ее сердце желание писать, творить. Не желание, а уже страсть — острая, волнительная… Легко сказать самой себе: «Выбрось этот сюжет из головы». Но как выбросить, если он врос в плоть, пустил корни? Теперь его надо вырвать с кусочком сердца…

— Какая ерунда! — вслух сказала Нина и подошла к окну. Стволы деревьев толпились у веранды. Где-то за стеной на улице пошатывался фонарь, и казалось, что деревья тоже качаются, не стоят на месте.

— Какая ерунда, я все это преувеличиваю!

Девушка ногтем легонько постучала по оконному стеклу. Может, так же стояла около черных оконных стекол ученица-десятиклассница из будущего рассказа. Да, она стояла и думала, что ее подруги жестоко несправедливы к ней, и не знала, как снова войти в их круг…

8

На площади Дзержинского Юля Жукова и Виктор Перегуда сели в троллейбус, направлявшийся вверх по Сумской улице. Не успел Виктор и слова сказать, как Юля взяла два билета.

— Подожди, что же это такое? — запротестовал Виктор. — Ты не признаешь меня за кавалера?

— Терпеть не могу этого слова. А еще больше не люблю, когда кто-то платит за меня.

— Но, Юля, это же такая мелочь.

— Не в этом дело, Виктор, — шутя, сказала Жукова. — Почему парень должен платить за девушку? А я хочу сама платить за парня!

— В таком случае пусть каждый платит за себя, — улыбнулся Виктор, — чтобы никому не было обидно. А то… Будто я не… не кавалер!

— Снова!

— Извини, забыл. Я это слово употребляю условно.

Они сошли возле городского парка. Осенним, влажным листопадом дохнул на них вечер.

— Пойдем через парк, — предложила Жукова, — а там сразу же за стадионом и улица Коцюбинского.

Она подошла к киоску и купила два бутерброда.

— Подкрепись, Виктор, — протянула один парню. — Знаю, что ты, так же как и я, вола бы съел.

— Снова! — пожал плечами Перегуда. — Нет, это оскорбительно! В таком случае я перед тобой в долгу.

— Попробуй только! — грозно промолвила Юля, с аппетитом поедая бутерброд.

Они шли главной аллеей парка. Тускло светили фонари, по обочинам дремали старые каштаны, а за ними, куда не доставал электрический свет, скучивались темные молчаливые деревья. Юля сбоку посмотрела на Виктора. Он шел медленным, но размашистым шагом, его кепка сдвинулась на затылок, от чего козырек задрался вверх и открыл широкий упрямый лоб. Какие-то тени перебегали по его лицу — может, от ветвей каштанов, может, от легкого качания фонарей.

Нежное и вместе с тем странное чувство шевельнулось в Юле: будто она впервые увидела этого парня, его волевой подбородок, разрез умных карих глаз. И ее почему-то очень растрогало, когда он легким движением коснулся локтя, предупреждая, чтобы она не споткнулась о камень. Юля словно впервые заметила крутые дуги его бровей и удивилась, что они поблескивают при электричестве, как антрацит.

Девушке очень захотелось в эту минуту услышать его голос, будто она никогда не слышала его раньше, и было очень интересно, что он скажет.

Но Виктор молчал. Неожиданно он остановился.

— Юля, ты слышишь? Ветер пробегает по верхушкам. Вслушайся!