Золотая ладья нибелунгов - [68]

— Отче, — спросил он, — а не скажешь ли, как было имя вашего вещего инока до того, как он постриг принял? В миру как его звали?

И снова игумен улыбнулся сквозь красивую, до пояса, седую бороду.

— Вижу, Садко, ты уже понял, о ком я рассказывал. Да, он говорил, что пришёл к нам в обитель именно после встречи с тобой и что тебя тоже собирался ограбить и убить, да Господь того не попустил. До пострига его звали Бермятой.

— А крёстный отец его — инок Константин? Тот самый, на кого он покуситься хотел?

— Тот самый.

Садко перекрестился. И словно вживую вновь увидал перед собой светлые, проницающие душу глаза Угодника Николая и услышал спокойный голос: «Обернёт его Господь к себе лицом, и примет грешник крещение. И после того зло уйдёт из его души». С разбойником Бермятой всё случилось в точности, как предсказывал святой. Да и разве могло быть иначе?

— А дозволишь ли, отче, мне побеседовать с иноком Борисом? — спросил купец игумена. — Хочу у него прощения просить. Не верил я, грешный, что он к Богу обратится...

— Побеседуй, добрая душа, побеседуй! — без раздумья, даже с радостью ответил игумен. — А пока оставь, если надобно, охрану возле своих ладеек, да и пойдём под кров монастырский. Дождик не слабеет, ветер крепок. Обсушиться и поесть вам необходимо.

Садко с сомнением оглянулся. Ему было жаль оставлять под дождём кого-нибудь из своих усталых и промокших людей, но он не мог и бросить без охраны драгоценный груз.

— Я останусь! — вызвался Герхард. — Не в первый раз мокну и простуды не страшусь. Через пару часов пришли людей сменить меня. И не смотри так: я один десятка стою, ты ведь это видел.

Садок Елизарович с благодарностью посмотрел в лицо германцу и положил руку ему на плечо.

— Ладно. Спасибо тебе. Со сменой приду сам.

И дал команду своим людям высаживаться на причал.

Уже на другой день пополудни они были в Новгороде, и Садко рассказал Добрыне обо всём, что с ними приключилось, и показал добычу, заставив сурового посадника прослезиться от радости. Добрыня верил в удачу отважного гусляра и его спутников, но бояться за них не переставал, понимая, каким ударом стала бы для Владимира гибель столь важного для него посольства. Да и Садко уж очень полюбился посаднику...

Торопясь, путники задержались в Новгороде всего на один день и на одну ночь, а утром нагрузили в ладьи хлеба и отправились дальше.

Уже после их отплытия про короткое посещение прослышали местные купцы, и вся Торговая сторона с утра кипела россказнями и слухами о том, что давешний хвастунишка-купец вроде бы добыл-таки нибелунгов клад, и нет чтоб им похвалиться, а вот помчался в Киев, собираясь тот клад привезти князю. Эх, дурнеем был, дурнеем же и остался: уж они-то, честные купцы новгородские, сумели б тем златом распорядиться, как надобно!

Но пока они судили да рядили, уж и вечер наступил, а ладьи Садко достигли Ильменя и поплыли по его водам, всё больше и больше приближаясь к концу своего тяжкого пути.

Эта ночь была звёздной. Воды озера, не спокойного, но и не бурного, словно мирно задремавшего, собрали в своей мерцающей темноте, казалось, ещё больше звёзд, чем их было в необъятной тёмно-синей чаше ночного неба. Вёсла, окунаясь в воду, зачерпывали каждое по десятку звёздочек и тотчас возвращали их озеру, чтобы следующим движением добыть их вновь.

Садко стоял на носу своей ладьи и смотрел вверх. Только что он увидел, как одна за другой три звезды упали, прочертив во тьме неуловимый огненный след. Иногда их падает куда больше. Люди говорят: это когда на земле кто-то умирает. Садко в это никогда не верил: ведь душа, уходя из тела, наоборот, возносится ввысь, к Господу, чего же ей падать? А если умер грешник и его душе не суждено подняться в рай, то она вряд ли станет звездой... Может быть, как раз наоборот? Ведь в тот момент, когда происходит зачатие будущего ребёнка, Господь вкладывает в него новую душу. Так что, если это ангелы Божии летят, неся драгоценную ношу, чтобы незримо для супругов, этой ночью в любви и молитве зачинающих своё дитя, одарить его душою?

Тёплая рука легко легла на плечо купца, и он обернулся.

— Ну что же, Садко Елизарович? До Киева-града меня довезёшь ли?

Глубокие глаза Николая Чудотворца улыбались. Сейчас он казался и вовсе молодым, чуть старше самого Садко.

— Отвезу, куда прикажешь, отче! — Купец радостно взял руку святого и хотел поцеловать её, но тот ласково опустил ладонь на его кудри, взрыхлил их и взъерошил.

— В Киев нынче мой путь, Садокушко! Молиться стану с вами всеми, чтоб всё удалось Владимиру-князю. Тяжёл его крест. А ты? Князь, ведаю, наградит тебя щедро. Что делать станешь? Вновь товаров накупишь да торговать примешься?

Садко улыбнулся. И зачем спрашивает? Ведь знает, что он ответит. Или сомневается в нём?

— Я бы и стал торговать, отче Николай! Ведь дело это у меня славно получается. Но чувствую, что сейчас не в этом я надобен. Мало ли хороших купцов на Руси? Думаю попросить князя оставить меня при себе. Если Господь мне дозволил и помог у сил бесовских заколдованное злато отобрать, то, наверное, смогу я и в других благих делах Владимиру пригодиться. Благословишь ли на это?