Золотая коллекция классического детектива - [327]

Следователь почувствовал себя оскорбленным. Терзаемый, с одной стороны, угрызениями не вполне спокойной совести, с другой – убеждениями, колеблясь между страстью и долгом, опутанный правилами своего ремесла, он был не способен рассуждать здраво. Уже три дня он вел себя, словно упрямый ребенок. Зачем он с таким упорством не желал признавать, что Альбер может оказаться невиновным? Ведь на расследование это не повлияло бы. А он, всегда такой благосклонный к обвиняемым, на сей раз не допускал мысли о возможной ошибке.

– Если бы вам, мадемуазель, были известны доказательства, которыми я располагаю, – произнес он холодным тоном, в котором чувствовалось старание не поддаваться гневу, – если бы я познакомил вас с ними, у вас не осталось бы надежды.

– Изложите их, – повелительно сказала Клер.

– Вы этого желаете, мадемуазель? Извольте. Я представлю вам, раз вы настаиваете, все доказательства, собранные правосудием, я всецело в вашем распоряжении, можете не сомневаться. Но стоит ли перечислять улики? Среди них есть одна, решающая, которой вполне достаточно. Убийство произошло во вторник вечером, накануне поста, а обвиняемый не в состоянии рассказать, где он был в этот вечер. Между тем он уходил из дому и вернулся только в два часа ночи, в грязной разорванной одежде, в изодранных перчатках.

– Довольно, сударь, довольно! – перебила Клер, глаза у которой радостно заблестели. – Вы сказали, это было вечером в канун поста?

– Да, мадемуазель.

– Я ни минуты не сомневалась! – торжествующе воскликнула она. – Я же вам говорила: он не может оказаться преступником.

Она сложила руки, и по губам ее было видно, что она молится. И пока она в порыве благодарности возносила Богу молитву, ее просветленное лицо выражало истовую веру – такие лица мы видим на картинах итальянских мастеров.

Следователь так растерялся, что не в силах был даже восхититься этим зрелищем. Он ждал объяснений и, не выдержав, спросил:

– Так в чем же дело?

– Сударь, – отвечала Клер, – вашей главной улики, если она состоит именно в этом, больше не существует. Весь тот вечер, о котором вы говорили, Альбер провел со мной.

– С вами? – ахнул следователь.

– Да, у меня дома.

Г-н Дабюрон был оглушен. Уж не грезит ли он? У него опустились руки.

– Как! – переспросил он. – Виконт был у вас, ваша бабушка, ваша гувернантка, ваши слуги его видели, с ним говорили?

– Нет, сударь. Он пришел и ушел втайне. Он хотел остаться незамеченным, ему надо было повидаться со мной наедине.

– А-а! – протянул следователь со вздохом облегчения.

Этот вздох означал: «Все объяснилось. Но это уж чересчур. Она хочет его спасти, рискуя запятнать свое доброе имя. Бедная девушка! Она выдумала это свидание только что».

Однако мадемуазель д’Арланж истолковала его восклицание совершенно иначе. Она вообразила, что г-н Дабюрон удивляется, почему она согласилась принять Альбера.

– Ваше удивление оскорбительно для меня, сударь, – сказала она.

– Мадемуазель!

– Девушка, принадлежащая к такому роду, как мой, может безбоязненно принимать своего жениха, зная, что ей не придется краснеть.

При этом она залилась румянцем стыда, горя и ярости. Г-н Дабюрон становился ей ненавистен.

– Я не имел в виду ничего оскорбительного, мадемуазель, – отвечал следователь. – Не понимаю только, с какой стати было господину де Коммарену приходить к вам украдкой, если вам вскоре предстоит вступить в брак, и это дает ему право открыто посещать вас в любое время. Не понимаю также, каким образом, будучи у вас, он мог привести свою одежду в тот вид, в каком мы ее обнаружили.

– Значит, сударь, – с горечью заметила Клер, – вы сомневаетесь в моих словах?

– Мадемуазель, бывают такие обстоятельства…

– Вы подозреваете меня во лжи, сударь. Знайте же, что, будь мы виновны, мы не опустились бы до оправданий. От нас не услышали бы ни просьб, ни мольбы о пощаде.

Ее высокомерный, враждебный тон не мог не возмутить следователя. Что она себе позволяет! А все лишь потому, что он не дал себя провести.

– Прежде всего, мадемуазель, – сурово отвечал он, – я судебный следователь и обязан исполнять свой долг. Совершено преступление, все указывает на то, что виновен в этом господин Альбер де Коммарен, и я его арестовываю. Допрашиваю, обнаруживаю тяжкие улики. Вы уверяете, что они ложны, этого недостаточно. Пока вы обращались ко мне как к другу, я слушал вас с добротой и мягкостью. Но теперь вы говорите со следователем, и я как следователь отвечаю вам: докажите!

– Даю слово, сударь!

– Докажите!

Мадемуазель д’Арланж медленно поднялась, не сводя с него изумленного, недоверчивого взгляда.

– Неужели вы были бы рады, сударь, – спросила она, – если бы Альбер оказался преступником? Вам было бы приятно, если бы его осудили? Может быть, господин следователь, вы ненавидите обвиняемого, чья жизнь находится в ваших руках? Можно подумать, что так оно и есть. Готовы ли вы поручиться за свою беспристрастность? Не перевешивают ли одну из чаш ваших весов кое-какие воспоминания? Не пытаетесь ли вы во всеоружии закона преследовать соперника?

– Это уже слишком! – возмутился следователь. – Да, слишком!

– Сознаете ли вы, – холодно продолжала Клер, – что мы оказались в необычном и смертельно опасном положении? В свое время, помнится, вы признались мне в любви. Ваше чувство показалось мне искренним и глубоким, оно меня тронуло. Мне пришлось его отвергнуть, потому что я любила другого, но я вас пожалела. И вот теперь этот другой обвиняется в убийстве, а вы расследуете преступление. Я очутилась между вами двумя, я прошу вас за него. Если вы согласились быть следователем, значит, вы готовы сделать для него все, что в ваших силах, а вы все делаете против!