Золотая Кастилия - [76]
— Бог! — прошептал он глухим голосом. — Бог! Он все призывает Бога!.. О-о, злодей! Злодей!..
Вдруг герцог выпрямился, вырвался из рук, удерживавших его, посмотрел на своего врага, бесстрастного и холодного, с выражением безумной ярости, сделал к нему шаг, поднял руку, как бы затем, чтобы ударить его по лицу, и закричал хриплым голосом:
— Проклят! Проклят! Проклят!..
Но рука его бессильно опустилась, все тело вздрогнуло от последних судорог, и он, словно дуб, сраженный громом, покатился к ногам Монбара, который не сделал ни малейшего движения, чтобы уклониться, и ждал с высоко поднятой головой и с улыбкой на губах.
К герцогу бросились и попытались поднять его. Но все было кончено; он умер. Его черты, искривленные предсмертной судорогой, широко раскрытые неподвижные глаза даже после смерти все еще сохраняли выражение неумолимой ненависти, которое обезобразило до неузнаваемости посиневшее лицо покойника…
Через два месяца после рассказанных нами событий люгер «Чайка» на всех парусах входил в дьеппскую гавань.
На палубе этого люгера восемь человек со сладостным волнением приветствовали любимые берега отчизны. Это были Бертран д'Ожерон, возвращавшийся во Францию по призыву короля Людовика XIV, Монбар, донна Клара, Филипп д'Ожерон, донья Хуана, дон Гусман де Тудела, нья Чиала и Бирбомоно.
Филипп и донья Хуана, обвенчанные шесть недель тому назад, собирались провести медовый месяц в старом фамильном замке де Бармонов, у Монбара и донны Клары, сердца которых, так давно остывшие из-за перенесенных страданий, начали пробуждаться при виде чистого и безоблачного счастья молодых людей.
Д'Ожерон повез дона Гусмана ко двору, чтобы представить тому, кого уже начинали называть великим королем.
Может быть, когда-нибудь, несмотря на планы уединенной жизни и счастья, мы опять найдем наших действующих лиц среди страшных флибустьеров на Тортуге, вновь ведущих неумолимую войну с испанцами, поскольку будущее принадлежит Богу, который в своем высоком могуществе по своей воле располагает человеческой судьбой.
