Золотая Кастилия - [57]

Большую часть дней, а зачастую и ночей донна Клара оставалась в лазарете, ухаживая за больными, стараясь утешить их кроткими словами, которые знают одни только женщины, потому что они черпают их из сердца.

флибустьеры, первое время неприязненно смотревшие на донну Клару, переносившие ее присутствие с глухим ропотом, мало-помалу изменили свое мнение на ее счет. Как все крайние натуры, они резко перешли от ненависти и отвращения к самой глубокой любви, к самому величайшему уважению и к самой неограниченной преданности к своей благодетельнице. Хищные звери превратились в ягнят. Один знак, один взгляд донны Клары совершал чудеса. Эти люди обожали ее, как святую; горе тому, кто осмелился бы нанести ей оскорбление — такая мысль не пришла бы в голову никому.

Сам Монбар все больше ощущал на себе влияние этой кроткой и изящной маленькой женщины и вместо того, чтобы противиться, с тайным удовольствием подчинялся очарованию донны Клары.

В одном он оставался непоколебим: ни слезы, ни просьбы не помогали донне Кларе проникнуть в это сердце, глубокое как бездна, чтобы выведать его планы мщения. Во всех других случаях улыбка донны Клары тотчас заставляла его идти на требуемые уступки, и часто он предупреждал желания донны Клары по собственному побуждению, смягчая строгости, жертвой которых стали несчастные испанские пленные.

Что касается Франкера, положение его среди флибустьеров было странным: он был воспитан на ненависти к ним и, несмотря на свои усилия, не мог считать их своими товарищами. Часто он спрашивал себя, законно ли мщение, замышляемое им против испанцев, и следует ли ему считать всех своих соотечественников виновными в зле, которое причинил ему один человек.

Монбар внимательно следил за душевными переживаниями молодого человека, отражавшимися на его лице, как в зеркале, но сам оставался безмолвен, не подстегивая его, не останавливая. Монбар не знал, как определить чувство, которое влекло его к Франкеру, не знал, несмотря на намеки Дона Санчо и донны Клары, должен ли он видеть в нем сына, так давно потерянного. Поэтому, несмотря на свое притворное равнодушие, он с беспокойством ждал, чтобы события открыли ему истину, которую он так стремился узнать.

Лишь один человек знал тайну, от которой зависели в будущем счастье или несчастье Монбара, и этим человеком был герцог Пеньяфлор. Но как заставить этого неумолимого человека открыть тайну? Однако флибустьер не отчаивался; он ждал результата неких соображений, успех которых казался ему неминуем.

Но несчастнее всех был Филипп д'Ожерон. В то время как его товарищи предавались радости торжества и забывали прошлые усталости и опасности в самых неистовых оргиях, он один был погружен в мрачное отчаяние.

Первая мысль об этой экспедиции, так быстро организованной, так искусно проводимой, принадлежала ему. Это смелое предприятие, поначалу заставившее отступить самых храбрых, пришло ему в голову с единственной целью, для которой он пожертвовал всем — соединиться с той, которую любил, и эта цель, так долго преследуемая, эта надежда, лелеянная с такой страстью, ускользнула от него в ту самую минуту, как он думал, что достиг ее. Напрасно, подплывая к городу, подавал он свой сигнал и с трепещущим сердцем искал в окнах домов, окаймлявших гавань, ответный знак. Все оставалось холодно, безмолвно и мрачно.

Высадившись на берег, он побежал, обезумев от тревоги и горя, к дому доньи Хуаны; дом был пуст. Девушка исчезла, не оставив никаких следов. Тогда с упорством и непоколебимой верой влюбленного он принялся осматривать весь город, входил во все дома, отворял все двери, не желая верить своему несчастью и каждую минуту ожидая увидеть внезапное появление той, которую любил, хотя он знал, что город оставлен всеми жителями, и должен был понимать, что донья Хуана должна была уехать вместе со всеми.

Потом, когда он наконец вынужден был поверить очевидному, когда он окончательно убедился, что той, которую он любил, в городе нет, он заперся у себя дома и несколько часов оставался в таком полном унынии, что даже кавалер де Граммон, хоть и был его соперником, сжалился над его горестью и старался утешить.

Филипп вышел из этого уныния только затем, чтобы впасть в страшную ярость. Он явился к Монбару и принялся доказывать ему, что за оставлением испанцами города наверняка кроется засада, после чего предложил обыскать окрестные леса.

— Обыщите, друг мой, — сказал ему Монбар с тонкой улыбкой. — Совет ваш хорош, сделайте это сегодня же, и если среди людей, которых вы, без сомнения, отыщете, находятся женщины, которыми вы интересуетесь, я постараюсь причислить их к вашей доле.

— Благодарю, — ответил Филипп, — я запомню ваше обещание и напомню его вам при необходимости.

— В этом нет нужды, друг мой, ступайте.

Филипп ушел без дальнейших разговоров. Он вознамерился начать настоящую охоту. Собрав шестьдесят флибустьеров, молодой человек удалился вместе с ними.

Вечером он вернулся в Маракайбо и привел с собой восемьдесят пленных, более пятидесяти мулов с добычей и деньгами на сумму в сто тысяч франков.

— Браво! — воскликнул Монбар, когда Филипп отчитался ему в своей экспедиции. — Прекрасное начало, теперь надо продолжать в том же духе.