Золотая Горка - [2]
На Ново-Московской[5] переехали по мостику канал, в котором струилась обмелевшая Немига, и покатили по Немецкой[6] в дальний ее конец. Скоро увиделся переезд с поднятым шлагбаумом. За ним высилась купа тополей Протестантское кладбище.[7] Здесь город оканчивался, дальше по холмам островками стояли леса. Улица была безлюдна. Только точильщик торчал у чьих-то ворот, и хриплый звон топора, остримого на грубом камне, тревожно разрезал тишину. Двор Антона был отделен от улицы невысоким забором. Скарга жадно рассматривал знакомый дом. У порога дремала хромая дворняжка Ангел. На подоконниках стояли кактусы, на одном алел цветок. Дома, как и ожидал Скарга, никого не было, навесной замок снимал любые сомнения.
— Не везет, — озабоченно сказал Скарга. — Наверное, на работе. Я уже отвык, что люди работают.
Кто и на какой работе находится, Клим расспрашивать не стал, это его не касалось.
Они возвращались прежней дорогой. Скарга почувствовал, что настала пора избавиться от спутника. При повороте на Захарьевскую,[8] за железнодорожной церковью[9] он сказал: "Сделаем, Клим, так. Тут гостиница «Либава». Остановись, если не хочешь болтаться. Встретимся в три на Немиге у синагоги". Клим понимающе кивнул и соскочил с пролетки.
Скарга попросил извозчика ехать быстрее. У костельной стройки[10] возница резко придержал лошадь: улицу перебегали коренастый мужчина в чесучовом костюме и полная, под стать мужчине, дама. На злой окрик возницы мужчина оглянулся, и Скарга почувствовал, как замерло и лихорадочно забилось сердце — перед ним на расстоянии прицельного выстрела стоял надзиратель Острович. Пара направилась вглубь Трубной[11] улицы. Широкая спина Островича маячила в сорока шагах, как мишень. Скарга приказал извозчику ехать следом. Супруги свернули в Тюремный переулок.[12] Тогда Скарга отпустил пролетку и поспешил за надзирателем. Калитка, в которую вошли супруги, была выкрашена в синий цвет. Сквозь щели в заборе Скарга подсмотрел, что Острович торопится за сарай, а женщина открывает дом. Не задерживаясь, Скарга прошел в конец переулка до откоса, на котором высился тюремный замок. Тут он постоял, разглядывая зарешеченные окна, где восемь месяцев назад Острович топтал его сапогами и истязал Ольгу. Воспоминание вызвал у Скарги ярость. Он решил, что казнит Островича здесь, рядом с тюрьмой. Казнь можно было исполнить в эту минуту, но Скарга пересилил искушение. Он вспомнил, что казнены должны быть еще двое: надзиратель по фамилии Новак и жандармский офицер Живинский, разрешивший насилие. Но смертный приговор мог быть вынесен исключительно комитетом. Самосуд ставил исполнителя вне партии. Для политического убийства два тюремных надзирателя — слишком маленькие особы. Антон с его трезвым холодным умом возразит, что такое убийство более похоже на месть и лишь понизит авторитет П.С.-Р.[13] Но эти люди жить не должны. Скарга не знал, как разрешить такое противоречие. Он решил, что обдумает его вечером. Теперь же следовало встретиться со своими, взять деньги и передать их комитету. Вспомнив об этой обязанности, он внутренне собрался. Протоптанной стежкой он спустился с откоса на Романовскую,[14] миновал пожарное депо,[15] за воротами которого ржали лошади, и дворами вышел на Богоявленскую.[16] Книжная лавка пана Винцеся выпустила покупательницу; Скаргу охватило желание увидеть старика, но и эту встречу он отложил на позже. Ближайшая явка находилась за углом, по Захарьевской, в фотографическом салоне. Держал явку Белый, отношения с ним у Скарги были натянутые, но теперь выбирать не приходилось. Скарга решил рискнуть. На двери висела табличка "Приносим публике извинения — идет проявка пластин". Скарга толкнул дверь. Звякнул колокольчик, вызывая мастера. В зале стоял на треноге фотоящик, нацеленный объективом на декорацию. Из проявочной появился Белый.
— Здорово! — Скарга протянул руку для приветствия.
Рукопожатие Белого было крепким, но желанной товарищеской радости на лице Белого Скарга не заметил. Удивление — и следом равнодушие.
— Есть кто у тебя? — спросил Скарга.
— Только ты, — пошутил Белый. — Святой, правда, заходил. Пять минут как ушел.
— Жаль, что разминулись, — огорчился Скарга.
— Если нужен — найдем, — сказал Белый.
Он закрыл дверь на задвижку, и они устроились в проявочной, где горел красный фонарь.
— Бежал? — спросил Белый, но спросил как-то без интереса и сочувствия, словно из вежливости. Скарга не обиделся, он знал, какой грех Белый никогда ему не забудет.
— Извини, что пришел, — ответил он. — Но время такое — все работают. А у меня обстоятельства…
— Понимаю, — сказал Белый. — Чем помочь?
— Надо переодеться, — Скарга достал бумажник и отсчитал десять рублей. — Что-нибудь попроще, под мастерового.
— Это нетрудно, — кивнул Белый, взял деньги и вдруг поинтересовался, глядя Скарге в глаза: — Скажи, как тебе повезло бежать?
В вопросе Скарга уловил налет недоверия.
— Чудом! — ответил он и невесело усмехнулся: — Без всякого преувеличения — чудом. Вечером расскажу. А как у вас?
