Золи - [70]

Я прошла мимо собора на улице Ференца Листа. Ни звука не доносилось из-за высоких окон, закрытых ставнями. Я разложила вокруг себя свои амулеты. Собрался народ, я раздавала людям плохие предсказания, и они принимали их и носили, словно маски. На следующий день я вышла за красно-бело-красный барьер, как обычно, но вместо того, чтобы идти по дороге на свалку пошла в сторону гор.

Этой ночью я проснулась, думая, что Энрико здесь. Я встала, зажгла лампу, но нашла только эти страницы. Из окна открывался вид на долину. Как это говорится о холоде, который обостряет все углы? Энрико говаривал, что дни, прожитые, как кажется, впустую, — самые лучшие.

Помнишь ли ты, дочка, как выглядел твой отец, вернувшись домой после похода за скалистую часть северной горы и падения с невысокого выступа? Он нес лекарства для животных — стероиды, гормоны для инъекций, — чтобы продать по другую сторону гор. Он плотно набил ими огромный рюкзак, свои карманы и носки и пошел к городку Мария-Луггау. Начиналась метель, перед ним то раздвигалась, то смыкалась завеса снега. Он пробирался по выступу, по которому даже козы ходить не решаются. Шагнул с обрыва, и его падение приостановил лишь другой выступ скалы, пониже. Упал в сугроб, посмотрел: нога распорота. Он подумывал сделать себе укол, но не знал, какое из лекарств, которые у него с собой есть, может снять боль. Пришлось ему откапываться складной лопаткой, пристегнутой сбоку к рюкзаку. Кровь наполнила сапог. Он понимал, где находится, только по шероховатости стволов деревьев: чем ниже по склону, тем менее грубой становилась кора. Он пришел домой, сбросил рюкзак и сказал:

— Поставь чайник, Золи, я замерз.

Он стянул сапог, водрузил его на печку и заметил, что вечер для прогулки выдался очень плохой. Его не было дома целых три дня.

Я так и вижу его сейчас — тонкий нос, широкий рот, глубокие морщины на лице, глаза полузакрыты: днем вокруг нестерпимо ярко сверкал снег.

Вступили в силу новые законы, и уже не надо было переносить с той стороны горы лекарства, сигареты, кофе и семена. А поставлять динамит тирольцам, которые подрывали столбы, желая вызвать хаос, Энрико всегда отказывался. Он бросил это свое занятие так же внезапно, как начал, и с тех пор редко ходил в горы, разве что по праздникам. Теперь он зарабатывал на жизнь мельницей, а когда с мельницей случилось то же, что и со всем остальным, он купил ее и перевез нас сюда. Мельничное колесо продолжало крутиться, а он брался за любую работу, какую мог найти в долине. Дважды или трижды в день он, бывало, стоял в дверях, глядя на то, что творится с погодой над горой. Он сумел бы пройти на другую сторону и с завязанными глазами.

Я любила твоего отца, он был чист и прост. Только его и тебя я никогда не предавала.

Впервые меня подвез на грузовике крестьянин, который ехал продавать фрукты. Он носил черный костюм. Румяный и свежевыбритый, глаза налиты кровью. Он знал, что я бегу от чего-то, но сначала не сказал ни слова. Я, насторожившись, сидела в кабине. Он завел двигатель, переключил передачу и спросил, куда мне нужно. Я не ответила, а он пожал плечами и сказал, что направляется на рынок, придется пересечь несколько городков по дороге, и я могу поехать с ним, если не буду злиться и жаловаться. Я снова прикинулась немой. Крестьянин глубоко вздохнул, словно распознал старый трюк. Это действительно был мой старый трюк, и он всегда подводил меня, как и привычка оглядываться через плечо.

— Боишься чего-то? — спросил он.

Мимо проплывали живые изгороди, деревья и ветряные мельницы, и я подумала, что очень странно было бы проделать такой путь пешком и что, когда быстро едешь на машине, все воспринимается совсем иначе. До сих пор не помню, как шла в тумане после суда. Никогда не вспоминала, как переходила границы, сначала из Словакии в Венгрию, а потом из Венгрии в Австрию. Я не думала, куда иду. Париж казался такой же достойной — или такой же смехотворной — целью для путешествия, как и любой другой город.

Через некоторое время пошел дождь. Дворники на ветровом стекле не работали, но крестьянин привязал к ним веревку, чтобы передвигать их, не выходя из кабины. Он показал мне, как это делается, и я была очень довольна, что мне есть чем заняться. Я тянула веревку вдоль приборной доски сначала в одну сторону, потом в другую. Крестьянин сделал мне комплимент, сказал, что у меня хорошо получается, но я заметила, что он опустил боковое стекло и курит, как паровоз. «Значит, и он считает, что от меня плохо пахнет», — подумала я. Хотелось смеяться. Я тоже опустила стекло, и меня стал обдувать холодный ветер. Мы ехали на запад по безлесной местности вдоль горной гряды. Дорога шла прямо, деревья становились по стойке «смирно». Вдалеке виднелись высокие белые горы. Меня удивило, что чем ближе мы к ним подъезжаем, тем дальше они отступают. Крестьянин рулил одной рукой и время от времени посматривал на меня.

— Слышала, русские запустили новый спутник? — сказал он.

Я понятия не имела, ни о чем он говорит, ни зачем ему это знать.

— Ночью спутники выглядят как маленькие движущиеся звездочки, — добавил он.