Золи - [59]

Слышно было, как по жестяной крыше прошла крыса.

Женщина расстегнула верхнюю пуговицу платья и вдруг спрятала под него руку.

— Еда, — сказала она.

Он отвернулся, но она схватила его за плечо. Обернувшись к ней, он увидел, что в руке она держит свою грудь. Из соска сочилось молоко, кожу вокруг него покрывали болячки. «О господи, — подумал журналист, — ничего себе шуточки. Прямо на глазах у детей. Господи! Она дает мне свою грудь». Держа сосок между указательным и средним пальцами, она запричитала нараспев низким голосом и сдавила сосок. Журналист встал, но колени подогнулись. Чья-то рука толкнула его в грудь. Он упал спиной на кровать. Женщина по-прежнему держала в руке грудь и показывала болячки.

Татуированный потянулся к висящему узлу и повысил голос.

— Нам нужна еда для малышки, она так хочет кушать, — сказал татуированный, вытащил из узла костлявого младенца, завернутого в футболку с надписью «Харлей Дэвидсон», и опустил на руки гостю. «Мой ребенок заплакал бы», — подумал журналист. Девочка такая легкая. Не тяжелее буханки хлеба или упаковки муки.

— Красавица, — сказал он и хотел положить ребенка матери на колени, но та сжалась. Она застонала, застегнула пуговицу на платье, обхватила себя руками и застонала еще громче.

На верхнюю губу младенца села муха.

Журналист, держа его одной рукой, другой похлопал себя по карманам.

— У меня ничего с собой не осталось, — сказал он. — Было бы что-нибудь, я бы дал, клянусь. Жаль, но нет. Я приеду завтра, привезу еды, обещаю.

Он согнал муху с губы младенца. Татуированный ударил кулаком в ладонь, и журналист вдруг понял, что татуировка тюремная, а что означает эта слеза на щеке, он знал. Он вдруг похолодел. Пустой шар вздувался у него в животе, и он, запинаясь, проговорил:

— Я, знаете ли, друг Бошора.

Татуированный улыбнулся, потянулся к ребенку, взял его на руки, осторожно поцеловал в лоб и бросил на кровать. Потом вытянул руки в стороны и отчеканил, так, будто монеты зазвенели:

— Возле универмага есть банкомат, друг.

Висящий узел, как маятник, покачивался в воздухе. Татуированный поднял журналиста с кровати, обнял за плечи и прижал к себе. Сейчас они оба напоминали гимнастов на состязаниях, завернувшихся во флаг под звуки гимна и приветственные крики тысяч зрителей.

— Иди за мной, друг.

Рогожу в дверном проеме отодвинули, и глаза защипало от света. Журналист обернулся к женщине. Она с безразличным видом разглаживала пуховое одеяло. Вокруг младенца вились мухи. Рогожа в дверном проеме задернулась.

Выйдя из хибарки, татуированный засмеялся. Из-за угла появился Робо и пошел перед их тенями.

— Не забудь, мистер, — шепнул Робо.

Все, казалось, стягивается. Давление на грудную клетку. Пульс в виске. Татуированный стоял рядом, старательно помогая журналисту перейти мост, словно само воплощение безопасности.

— Не ставь сюда ногу, друг, это доска плохая.

На мгновение журналисту показалось, что он по-прежнему баюкает на руках ребенка. Он зацепил ступней качающуюся доску, и татуированный схватил его за лацкан, удержал на ногах и прикоснулся к жировой складке над ремнем.

— Со мной тебе ничего не угрожает, друг.

Журналист посмотрел на деревню вдали: над деревьями возвышалась колокольня, часы прозвонили без четверти пять.

Они прошли к машине. Вокруг мельтешили дети. Робо шаркал сзади. Об их договоре не было сказано больше ни слова. Журналист пошарил в кармане и отдал Робо пятьдесят крон. Тот завизжал, бросился в толпу детей и исчез среди деревьев. Татуированный остановился и посмотрел Робо вслед.

— Робо, — сказал он и закрыл глаза, как будто взвешивал чрезвычайно тяжелый груз, прикрепленный к ресницам.

Журналист порылся в карманах, ища ключи. Татуированный дышал ему в шею. Журналист разблокировал дверцы машины. Татуированный обогнул капот и опустился на переднее пассажирское сиденье.

— Хорошая машина, друг, — сказал он и хлопнул в ладоши.

— Взял напрокат, — сказал журналист и удивился, когда татуированный, словно возлюбленная, положил ему голову на плечо. Машина, окруженная толпой детей, медленно попятилась.

На повороте дороги рядом с холодильником журналист развернулся, посигналил и помахал из окна детям. Его живот вздымался и опускался. Журналист переключил передачу. В воздух полетела грязь, дети закричали. Мимо потянулись живые изгороди. Проехали женщин, все еще стиравших белье в реке. Татуированный выдвинул пепельницу и стал выбирать окурки.

— Я у тебя ничего не выцыганю, — сказал он, раздавив свой окурок, и журналист почувствовал себя так, будто ему дали под дых ногой, будто это слово не значило ничего, как «муха», «дерьмо» или «восход».

Дорога стала подниматься на холм. Покрышки хорошо держали машину на дегтебетоне. Костяшки пальцев у журналиста побелели. Он не представлял, как избавиться от татуированного, но вдруг — впереди уже показался город — его осенило. Вот оно. Просто, честно, элегантно. Он зайдет в супермаркет, купит детскую смесь, да, детскую смесь, молоко, хлопья, крошечные баночки детского питания, бутылочки, какую-нибудь мазь, резиновые соски, коробку подгузников, коробку салфеток, даже куклу, да, хорошую куклу, это было бы правильно. Может быть, добавит еще несколько крон. Из универмага он выйдет нагруженным и спокойным.