Зоино золото - [25]

Корнелиус прислал ему задаток — тысячу фунтов, чтобы покрыть расходы. Старый добрый Корнелиус.

Где-то в отеле включен вентилятор. Жужжание мотора сочится по пустотелым стенам из гипсокартона. Эллиот снова переворачивается и смотрит на часы, теперь он думает о комнате, где обычно висела «Китайская принцесса», о маленьком алом рте и застывшем настороженном взгляде.

Он хотел бы никогда не находить эту картину — портрет или автопортрет, без разницы. Он хотел бы, чтобы ее вообще не существовало.

9

Эллиот остановился у ворот и выключил мотор. Он долго сидел и смотрел на дом сквозь путаницу качающихся веток. Следы на дорожке превратились в едва заметные вмятины, словно годы прошли, а не один день. Ветер гудел в трубах, по карнизам бежали маленькие снежные торнадо.

Сегодня дом был иным: низким, присевшим на корточки, слепо всматривающимся в море. Всего лишь пустой дом. В нем нет ничего, кроме пыльной мебели и коробок со старыми письмами.

Этим утром доктора Линдквиста не было дома. Его неожиданно вызвали в Упсалу. Агда Линдквист, оказавшаяся сестрой доктора, дала Эллиоту ключи и письменную инструкцию касательно отопления. Так они договорились: Эллиот будет брать ключ каждое утро и вечером возвращать. Это единственный ключ, объяснил доктор, и он боится потерять его.

На самом деле, конечно, Линдквист просто не доверяет ему. Ничего удивительного. Линдквист показался Эллиоту человеком, который не доверяет никому.

Он взял портфель и вылез из машины. Было холодно, два градуса ниже нуля согласно термометру на приборной доске. Но на этот раз он экипировался лыжной шапочкой и теплым шарфом из магазина спортивной одежды, располагавшегося в вестибюле отеля «Гранд». Он перелез через забор и пошел к дому. Наст предательски ломался, и Эллиот проваливался в снег чуть не по колено. Но он упорно двигался вперед — ему не терпелось взяться за дело, сосредоточиться только на работе.

За пару ярдов от дверей кухни он остановился и посмотрел вверх, на окна. Все шторы были задернуты, не считая окна под самой крышей, на котором криво висели жалюзи, собранные с одной стороны и свисающие с другой. Сквозняк слегка раскачивал их, деревянные планки стучали по стеклу.

Помедлив, Эллиот направился к главному входу, где доктор Линдквист разговаривал по телефону, и нашел его путаные следы. На балконе намело снега. Все замерло, кроме сосен.

Он втянул голову в плечи и пошел обратно к кухне, теребя ключ в кармане. За деревьями ледяное серое море с шумом билось о скалы.

Интересно, сильно ли изменилось это место за тридцать лет.

Мальчиком он довольно долго верил в призраков. Для него они были такой же частью реального мира, как планеты и Млечный Путь — не привидения из комиксов или черно-белых фильмов в простынях или старинных костюмах и светящиеся в темноте, но другие. Люди-призраки.

Он едва ли хоть раз видел их. Их нельзя увидеть, потому что они почти никогда не находятся в одной с тобой комнате. Они обитают там, откуда ты только что вышел или куда еще не вошел. Они следят за тобой из тени и шепчут тебе во сне. И лишь иногда — как в долю секунды между сном и явью — ты можешь узреть их, стоящих перед тобой спиной к свету. Ты ощущаешь их присутствие подобно тому, как вспоминаешь, что забыл о каком-то важном деле, — с замиранием сердца.

После смерти матери он затыкал ванну пробкой и уходил в свою спальню. Он переодевался в купальный халат, и когда ванна наполнялась до середины и пар выползал в коридор, он знал, что она там.

Он вставал у двери и приоткрывал ее на дюйм-два, ровно настолько, чтобы почувствовать аромат бледной кожи и духов на ее одеждах, услышать слабый шелест ее платья. И если он закрывал глаза, то слышал, как она тихонько напевает себе под нос, стоя перед зеркалом и собирая в узел длинные светлые волосы.

Ночью, когда он лежал, свернувшись калачиком, под одеялом, она приходила и вставала у его постели. Он никогда не поворачивался, чтобы посмотреть на нее, но знал, что она там. Иногда она держала в руке письмо — письмо, которое оставила на туалетном столике, письмо, которое отец сжег до того, как явилась полиция. Во сне он брал у нее письмо и пытался прочесть его. Но слова всегда были неразборчивы, и чем яростнее он старался разобрать их, тем страшнее было пробуждение. Письмо было написано на языке, для понимания которого у него не хватало ни таланта, ни знаний.

Он никогда не говорил отцу о визитах матери. Он полагал, что тот и так о них знает и что, когда он молча сидит у огня и смотрит на пламя, пока поленья не прогорят, он знает, что она там, на кухне, суетится между плитой и раковиной. Если он ничего не говорит об этом, то это потому, что так лучше. Призраки — особенные люди, о них не болтают. Как бы то ни было, он недолго прожил с отцом. Когда Эллиоту исполнилось девять, его отправили к дяде и тете в Шотландию.

Призраки почему-то не последовали за ним, хотя иногда он жалел об этом.

Он обходил комнату за комнатой. Ковры свернуты в рулоны и рассованы по углам. На полках и каминах никаких украшений, не считая пары оловянных подсвечников и вазы с морскими раковинами на подоконнике. Вся мебель спрятана под чехлами от пыли. Белые погребальные силуэты напоминали ему детство, прятки в бабушкином доме, когда он замирал, стоя на коленях на чердаке, в затхлой темноте, едва осмеливаясь дышать, и слушал, как половицы скрипят все ближе и ближе. Изящная бело-зеленая люстра в столовой прикрыта муслином. Чехол снят лишь с одного стула с высокой спинкой во главе стола — должно быть, Линдквист осматривал свое наследство, подумал Эллиот. Разумеется, доктор или, может быть, его неразговорчивая сестра, побывали здесь со вчерашнего утра, поскольку жестяная банка и консервный нож, лежавшие на кухонном столе, исчезли.