Знойное лето - [40]

— Я все же запишу, а то перепутаю. — Галя вышла из кабинета и тут же вернулась с блокнотом. — Там Павел Игнатьевич пришел.

— Зачем? — нахмурился Глазков.

— Не знаю, — Галя пожала плечами.

— Вот кому делать нечего! — не удержался от восклицания Алексей. — Скажи ему, пусть заходит.

Павел Игнатьевич вошел без приглашения. Будто в новину оглядел просторный председательский кабинет, покачал головой. Не то осуждая за роскошь, не то вспоминая, как сам во времена уже давние сиживал на председательском месте — кособокий стол, длинные лавки, до черноты ошорканные спинами стены и окурки на некрашеном полу…

— Богато живешь, парень, — заметил старик. — По карману ли?

— По достатку, — уточнил Алексей. — Пришел, так сядь и не мешай руководить колхозом.

— Могу и посидеть, — Павел Игнатьевич устроился в мягком кресле, подмигнул Гале: дескать, окажем вам такую честь.

— Значит, так, — продолжил Глазков, обращаясь к Галине. — На десять часов пригласишь Никонорова с отчетом по летнему лагерю. Только предупреди: я жду конкретного доклада. А то он любит языком больше работать. Пока все.

Галя ушла. Оставшись вдвоем, отец и сын некоторое время молча поглядывали друг на друга, словно слишком давно не виделись. Павел Игнатьевич сводит и разводит лохматые блеклые брови, поджимает губы и вздыхает.

«Ну вот, опять с обидой», — определил Алексей.

— Сколь денежек колхозных за это добро отвалил? — Павел Игнатьевич похлопал по подлокотнику кресла. — Тыщи две, небось?

— Чуть меньше, — ответил Алексей. — Но вещь, согласись, нужная. Больше почтения ко мне в такой обстановке. Это уже проверено как теоретически, так и практически.

— Оно конешно, — старик не разобрал, шутит сын или серьезно говорит. — Вон как времена-то меняются! Тыщами швыряются, как пятаками… Меня ж грешного в пятьдесят третьем годе за одну веревку чуть жизни не лишили. Новехонькую веревку потерял! На отчетном собрании полночи пытали меня: куда девал колхозную веревку? Я шапку об пол бью, криком кричу. Знать, говорю, не знаю, где она проклятая! Нет же, передых сделают — и давай сызнова: сознавайся, где колхозная веревка! После того я с месяц ночами пугался. Чуть умом не тронулся.

— Это что-то новое в твоих председательских историях, — засмеялся Алексей. Он вообще любой разговор с отцом старается приблизить к шутке. Так ему легче. — Куда же девал ты общественную веревку? Дознались?

— Да шут ее знает! — старик помолчал и заговорил о другом. — А зачем ты, Алеха, на Никонорова так? Взгреть, вижу, собрался, а вины за ним, может, и нету. Хороший он мужик.

— Может — не может, любит — не любит… Ему было задание ко вчерашнему вечеру закончить оборудование летнего лагеря. Объективных причин для срыва нет, значит твой хороший мужик Никоноров не выполнил служебную обязанность. Без причины, повторяю.

— Постой, постой! — возразил отец, отмахиваясь руками от Алексея. — Чего городишь-то? Без причины! Были причины. У него вчерась жена весь день рожала и только к ночи опросталась.

— Ну и что? — Алексей хмуро уставился на отца. — За лагерь отвечает он, а не жена.

— Оно так, конешно… Вы вот с Ольгой не рожали, так не знаете.

— Ладно, отец, замнем это дело, — Алексей заторопился сменить тему разговора. — Говори, с чем явился. Только учти: мне некогда побасенки слушать.

— Все с тем же, — голос у Павла Игнатьевича задребезжал. — Ты чего, Алеха, лютуешь? Совсем решил Максимов хутор сгубить? Под самые окошки пашню подвел! Ты мне головой не верти и усмешки не строй. Я как житель хутора пришел к тебе и спрашиваю: зачем корни рубишь, Алеха?

Трудно дались старику эти запальчивые слова. Закашлял, рукавом утер мокроту с глаз.

— Корни, говоришь? — Алексей стремительно поднялся, широко зашагал по кабинету. — Эти корни у меня вот где сидят! Вас там шестнадцать дворов, а магазин давай, клуб и кино давай, автобус давай! А что взамен получаем? Практически — ничего. С одним нагульным гуртом сладить не можете всем хутором. Про пенсионеров не говорю, не ваша вина. Но вы-то могли, черт побери, пример подать, переселиться в Хомутово! Нет, за огороды уцепились, за приволье! Рыбкой балуетесь!

— Ты чего на меня кричишь? — Павел Игнатьевич поперхнулся и закашлял. — На кого кричишь, сукин ты сын? Огороды он увидел, приволью позавидовал! А в нем ли одном дело, а?

Алексей подвинул кресло, сел рядом с отцом.

— Не кипятись… Уж ты-то должен бы понять, что пришло время кончать с хуторами и деревеньками. Не вписываются они в современное производство и быт. Только в книгах хороша тихая хуторская благодать. В действительности же эта патриархальщина становится тормозом. У деревни путь определился один, ни в бок, ни тем более назад поворота нет и не может быть.

— Приказом не кончишь. — Павел Игнатьевич вздохнул. — От родного места приказом не оторвешь.

— Ну, а что делать? — Алексей выжидающе уставился на отца. — Ты предлагай, раз на то пошло: что будем делать?

— Я почем знаю.

— Вот и поговорили… Ладно, батя, сколь еще Максимову хутору стоять — не о том сейчас речь. Другие проблемы решать надо. Земля вон огнем горит. Как жить станем, отец?

— Горит, все как есть горит, — соглашается Павел Игнатьевич и кивает седой головой, встряхивая жиденькую сивую бороденку. — Хлебу, Алеха, мы теперь не помощники. Что выстоит, то и вырастет. Тут нашей власти нету. Слабые мы тут.