Знойное лето - [39]
В довершение ко всему в один прекрасный день у кабинета председателя был поставлен темной полировки стол с телефонами и пишущей машинкой. За стол села русокосая девчонка Галя и отгородила Глазкова от сует мира строгим распорядком дня. Опять заговорили в деревне, что это блажь, что отродясь не бывало в Хомутово такого, что доиграется председатель, ох доиграется.
Трудно дались Глазкову и хомутовцам эти три года…
Но вот ступил он на крыльцо, конторы поднялся на второй этаж, чуть наклонил голову, здороваясь с Галиной, и прошел в свой кабинет. Тут разом кончились все воспоминания, подступила заглохшая на час тревога. Она день ото дня сильней по мере того, как сохнет земля, крепчают жаркие ветра и густеют пыльные сполохи, заслоняющие небо.
Алексей сел к столу, подпер острый подбородок ладонями. Теперь о чем ни думай, о чем ни говори, а все сходится к одному. Он понимает: просто так вздыхать по поводу жары — пользы никакой, скорее вред, потому что беда прежде валит нерешительного, слабого да пугливого. Тут надо действовать. Но как? Как действовать, когда перечеркиваются все представления о власти человека над природой, о ее покорении? В чем-то она, природа, покорилась, вернее, приняла участие человека. Но только в малых частностях. В главном же она была и осталась стихией. Каждый год, каждый день бушуют над планетой ураганы, сокрушая все на своем пути. Каждый год где-то случается большая беда — то от наводнений, то от засухи. Еще памятен зной, охвативший центральные районы страны, еще пахнет гарью подмосковных пожаров. Тогда громко и требовательно заговорили о несовершенстве метеорологической службы, противопоставили ее прогнозам народные приметы и предсказания специалистов, применяющих свои, особенные методы познания погоды. Об этом писали и спорили с таким усердием, словно только от прогнозов зависит погода: будь они точными — и все было бы в порядке…
Неужели, думает Глазков, теперь все повторится сызнова. В том же виде или более худшем. А мы готовы? — спрашивает он себя. Я готов? Осознал ли и проникся ли духом предстоящего сражения? Где моя сила и сильна ли эта сила?
В половине восьмого он включил радио. Областные утренние известия начинаются и кончаются сводкой погоды. Сегодня то же, что вчера, позавчера, неделю назад. Ветер опять юго-западный, опять умеренный до сильного. Температура 24—27 градусов, относительная влажность воздуха 35 процентов. Сухой ветер каленым утюгом гладит пашни, выпаривая остатки влаги, жадно слизывает воду с озер. Если бы вдруг обрести необыкновенной чуткости слух, то стало бы слышно, как больно стонет земля, бессильная поднять в рост все, чему положено расти, цвести и давать плоды для продолжения рода. Слышно стало бы, как ломает ее жар, раздирает трещинами-ранами, рвет корни растений. Слышно стало бы, каким жутким последним криком заходится слабый пшеничный росток в поле. Человек сделал, кажется, все, чтобы поднялся он и увенчался тяжелым колосом. С осени пухом взбил постель, всю зиму обхаживал машины, чтобы в нужный срок и на нужную глубину легло в почву маленькое пшеничное семя. Оно проклюнулось, бледный росток торопливо полез вверх, к свету. Вот пробился. А тут обжигающий жар. Скорее пить! Росток без устали сосет слабым корешком, теряет последнюю силу, желтеет и падает — уже неживой.
Слышно стало бы, какой стон идет по лесам, как разлапистые кроны деревьев-великанов просят у корней сладкого сока. Но и здесь в земной темноте сухота…
На столе у Глазкова лежит ежедневная сводка с ферм. За сутки надой молока снизился еще на сорок шесть граммов. Обычные выпаса уже выбиты до черноты, табуны держатся в заболоченных низинах и по берегам озер — на самой бедной траве.
А ведь только еще середина мая! Что же будет в июне, июле? А как вступать в зиму — без зерна, без силоса, без сена? Об этом и думать страшно.
Он придвинул с вечера заготовленный листок, где перечислено все, что надо бы сделать сегодня. Первым в списке стоит Егор Басаров. Вчера опять кричал в мастерской, что погибель пришла в деревню и надо бежать куда глаза глядят. Если бы один Егор так думал и говорил! Многие уже собираются продавать, пока цены держатся, личный скот. Как остановить их, что обещать? Вдруг твое обещание окажется пустым звуком? Но и молчать нельзя. Надо что-то делать. Но что?
Глазков вызвал Галю. Она впорхнула в кабинет — невысокая, тоненькая, в легком розовом платье, голову держит высоко и прямо, будто тяжелая коса тянет назад. Галя остановилась с правой стороны председательского стола, выжидающе уставилась на Алексея.
— Что хмурая такая? — спросил он. — Впрочем, веселиться нам не от чего. Так что начнем работать, Галина… Вот это письмо напечатай в трех экземплярах. На хорошей бумаге и без ошибок. Да, да, ошибок у тебя еще много. Надо не краснеть, а учиться. К девяти собери специалистов и начальников цехов. Минут на двадцать, не больше. На девять тридцать пригласи Егора Басарова. До десяти позвони в «Сельхозтехнику» Дубровину и договорись о встрече. Еще позвони…
— Погодите, Алексей Павлович, я запишу, — попросила Галина.
— Надо запоминать. А еще лучше — заведи диктофон. Слышала о такой машине?
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.
Известный роман выдающегося советского писателя Героя Социалистического Труда Леонида Максимовича Леонова «Скутаревский» проникнут драматизмом классовых столкновений, происходивших в нашей стране в конце 20-х — начале 30-х годов. Основа сюжета — идейное размежевание в среде старых ученых. Главный герой романа — профессор Скутаревский, энтузиаст науки, — ценой нелегких испытаний и личных потерь с честью выходит из сложного социально-психологического конфликта.
Герой повести Алмаз Шагидуллин приезжает из деревни на гигантскую стройку Каваз. О верности делу, которому отдают все силы Шагидуллин и его товарищи, о вхождении молодого человека в самостоятельную жизнь — вот о чем повествует в своем новом произведении красноярский поэт и прозаик Роман Солнцев.
Владимир Поляков — известный автор сатирических комедий, комедийных фильмов и пьес для театров, автор многих спектаклей Театра миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Им написано множество юмористических и сатирических рассказов и фельетонов, вышедших в его книгах «День открытых сердец», «Я иду на свидание», «Семь этажей без лифта» и др. Для его рассказов характерно сочетание юмора, сатиры и лирики.Новая книга «Моя сто девяностая школа» не совсем обычна для Полякова: в ней лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия — сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени.