Знаю только я - [51]

— Что он, обмороженный у тебя, красный такой? — Игорь Петров спросил.

— Он поддатый малёха? — спросил В. Высоцкий, когда отец встретился с ним. «Ага, привет вам, значится, от всей дальней Сибири» — и в буфет. Горячей воды попросил. Кипятку; ну где взять чистого кипятку в театре, где разводят ведерный чайник мутного пойла и выдают его за чай? Но стакан этого пойла пришлось отдать, он выпил. И как будто все отлетело, — как потом говорил.

После спектакля он сел на помост, на котором мы в фойе выкобениваемся, положил рядом пальто и стал меня дожидаться.

Дома, перед выездом, пока он отдыхал, я готовил его к выходу в народ. Выгладил брюки, рубашку, дал свою майку, зимние ботинки, которые прошлый год мне продал Высоцкий, вычистил от Кузькиных волос пиджак, собрал ему фрачную пару.

Думал ли я когда-нибудь увидеть моего родителя со сцены?! До того это мне странным, необычным и грустным делом показалось… Отец смотрит!! А мне бы хотелось, чтобы он как можно больше понял, все казалось, что артисты быстро говорят, и тихо вдобавок, что он не разберет смысла, в чем дело.

Я не поехал 4-го на запись передачи о Макаренке. Месяц репетировал и отдал кусок другому. Все были уверены, что я снимаюсь, даже шеф…

Высоцкий: Валерий заболел.

Шеф: Как-то странно он заболел.

Высоцкий: Почему странно? Что, человек не может заболеть?

Ш е ф: Да нет, просто странно.

Ладно, х… с ними со всеми. Странно — не странно, а, в общем, я боялся за вчерашнего «Галилея», некоторые думали, что я в говне не хочу участвовать; мало я говна переиграл, до этого мне сейчас.

18 февраля

Володька снова запил. Смехов вчера меня уговаривал поехать к нему «сиделкой» побыть. 14-го отменился «Галилей» по причине его болезни. Что делать, Господи, ну помоги же ему и на этот раз.

19 февраля

Господи! Благодарю тебя, Господи! Ты помог мне вчера. Я отдам Ваньке всю зарплату с телехалтуры, такое слово я себе дал, если буду сам считать, что прошло удачно. Так вот, я отдам ему все.

Шеф: Молодец! Ты очень двинулся вперед по сравнению с теми прогонами.

Можаев: Ну, ты сегодня просто великолепно играл.

Боровский: Грандиозно! Такая свобода, такая легкость, импровизация…

Вчера с утра сходил в церковь и поставил свечку Спасителю. И он спас меня. Конечно, не за свечку, а просто пожалел. Павел Орленев! Ты был бы доволен.

Вчера было два прогона: утром и вечером. Вечером было много народу: Евтушенко (у него машину в это время угнали), Эфрос, Крымова, Володин, Ефремов, Целиковская, Гаранины.

Гаранин:

— Это твой триумф… Надо лучше, да нельзя. На премьере лучше не играй, так играй…

Целовали, обнимали, поздравляли… Я не успокоился от вчерашнего, даже почти не спал ночью и не могу еще трезво как-то все переварить и понять. Ясно одно — борьба впереди, и надо работать и просить Бога ό помощи.

20 февраля

Шеф делал замечания по прогону, хвалил в основном всех, про меня сказал опять то же: что я вырос по сравнению с весной. И было много очень хороших мест:

— Умные люди говорят, что это лучший наш спектакль. Что спектакль пронизан любовью к России, уважением к народу, и не показушной любовью, а по-настоящему глубокой и правдивой. Что в спектакле есть лиризм настоящий и поэтичность, что актеры очень хорошо и любовно обращаются с русской речью, с русскими словами и т. д.

В общем, он был в хорошем настроении, что у него получилось, и теперь только дело за чиновниками. А они опять пошли на попятную и не хотят смотреть. Сегодня шеф с Можаевым поедут к Мадам: «Сначала дала слово, а потом взяла обратно».

Переделывали финал — отменил тряпку с лозунгами, цветы, венки и бублики.

Приходил Высоцкий: «Опять мне все напортили, обманули, сказали, что едем к друзьям, а увезли в больницу и закрыли железные ворота. Я устроил там истерику, драку… зачем это нужно было… я уже сам завязывал, три дня попил, и всё, у меня бюллетень, я его закрою сегодня и буду работать завтра».

21 февраля

Вчера Ронинсон сказал мне, что я в Кузькине на грани гениальности.

Сегодня была первая репетиция «Матери» на сцене, опять половина народа отсутствовала. Сидел Можаев, режиссировал, потом они уехали к Фурцевой, может быть, сейчас решается судьба «Живого». Господи! Помоги нам!

Мы собираемся на поэторию Вознесенский — Щедрин в Большой зал.

25 февраля

Поэтория — это, конечно, бред сивой кобылы, хотя я слышал только начало, и то с большой высоты. Можаев с Мильдой пришел тоже без билета. Стали прорываться. Его провел Родион Щедрин, автор, а меня задержали: «Усатик, без билета, уйди». Я к Зое, она к Родиону, Можаев к нему: «Родион, это главный… мой Кузькин, это Золотухин». Родион старается смыться и их вести, со мной ему возиться неохота.

— Я не знаю, я и так уже много провел.

Можаев не бросает меня. Я иду снова на приступ, тетечка меня в грудь, за куртку и выталкивает с воплем: «Опять этот усатик лезет». Зрители сзади: «Это же Золотухин, пропустите его, это артист».

В общем, как-то я проник. «Усатик, усатик» — не понравились им мои усы. Зайчику предложили билет, я стал наскребать, вытряс всю мелочь, не хватило около 50 копеек — ладно, обойдемся, — позор, но зато роскошный билет и Зайчик в 10-м ряду. Мы с Можаевым сели на свободные места. Родион перед первым отделением сказал: «Ну, Моцарты, вы можете сесть в буфете, а на второе что-нибудь придумаем с местами».