Знай мое имя. Правдивая история - [54]

Как-то ночью, чувствуя тяжесть двадцати мешков с песком у себя на плечах, я открыла полицейский отчет и прочитала:

ЙОНССОН догнал ТЁРНЕРА, поставил ему подножку и свалил с ног. ТЁРНЕР упал, но попытался подняться. ЙОНССОН рассказал, что ему показалось, будто тот пытается встать и убежать, поэтому он прижал его к земле. ЙОНССОН схватил ТЁРНЕРА за руки, а АРНДТ за ноги… Он сказал ТЁРНЕРУ, что не отпустит его, пока не выяснит, что происходит, а также пока не убедится, что с ЖЕРТВОЙ все в порядке.

Я вспомнила, что кроме преступника и жертвы была еще третья составляющая — шведы. Они представлялись мне такими античными героями, вступившими в битву и изменившими ход события.

Следует отметить, что во время дачи показаний ЙОНССОН выглядел очень расстроенным и даже несколько раз плакал, вспоминая случившееся. Каждый раз после этого он был вынужден восстанавливать дыхание, из-за чего возникали небольшие паузы, но потом он продолжал давать показания. Он сказал, что для него стать свидетелем и быть вовлеченным в подобное очень тяжело, ведь тогда он просто спонтанно отреагировал на ситуацию, потому что времени на раздумья не было.

Именно это и нужно воспитывать в людях. Способность в один миг отличать хорошее от плохого. Ясность рассудка, позволяющую прямо смотреть на происходящее, а не отводить глаза. Я узнала, что, перед тем как погнаться за Броком, шведы удостоверились, жива ли я. Мужественность часто определяется физической силой, но умение вот так опуститься перед кем-то на колени никак не слабее подножки или захвата. Мужественность может проявляться и в уязвимости, и даже в слезах.

Оба шведа пришли на судебное заседание и давали показания. Оказывается, в ночь нападения они повалили его на землю со словами: «Что ты, мать твою, творишь! Она же без сознания! Чего улыбаешься? Извинись перед ней!»

Я не утверждаю, что выкарабкалась благодаря своей силе воли или оптимизму. Потребовались недели, прежде чем депрессия начала отступать. Но тогда, в октябре, двое шведских парней открыли во мне новый голос. И я стала учиться говорить как они. Чтобы однажды встретиться лицом к лицу со своим обидчиком и сказать ему: «Что ты, мать твою, творишь?»

Глава 6

Лукас жил на семнадцатом этаже в доме на Уолнат-стрит в центре Филадельфии. Мне очень нравилась эта улица. Висящие на каждом ее здании уличные фонари с их рассеянным светом. Вздымающийся над ее канализационными решетками теплый пар. Крапчатые и розовые мясные деликатесы в итальянской гастрономии. Мясники в заляпанных кровавыми пятнами фартуках. Суп с шариками мацы размером с детский кулачок. Музейный пол из молочного мрамора. Маленькие книжные магазины. Студенты колледжа, поджарые и жилистые, беспечно бегающие небольшими компаниями вдоль реки. Амиши[35], торгующие полевыми цветами. Во время прогулок Лукас показывал мне центральные улицы города — Честнат-стрит и Уолнат-стрит. Какую-нибудь улицу поменьше, рядом с ними, следовало бы назвать в честь кешью[36]. Он познакомил меня с Большим Би, который каждый день приходил в парк с шахматной доской. Показал место, где любил покупать сэндвичи с ростбифом. Он дал мне список всех клубов в своем университете, в которые можно было вступить, всюду сопровождал меня, знакомил с друзьями. «Он помогает мне освоиться, — думала я, — хочет, чтобы я осталась». Мне нравилось представлять, как на целый год все это станет моим домом, но названия парков и номера автобусов не задерживались в памяти — какой смысл привыкать к тому, с чем скоро предстояло расставаться.

Приближались зимние каникулы, и Лукас хотел поехать куда-нибудь, где тепло, в Индонезию например. Я говорила, чтобы ехал со своими одногруппниками, мне нельзя было уезжать, пока не назначили дату суда, да и нужно было скопить денег. «Если мы уедем и нам понадобится вернуться, значит, вернемся», — отвечал он. Я представила, как мы мчимся на мопедах по грунтовой дороге под тенью пальмовых деревьев и вдруг приходит сообщение, что дата суда назначена. Теплые мечты тут же рассеялись.

Долгое время я убеждала себя, что не имею права на удовольствие. Я даже стала называть всё, что мне хотелось бы сделать, «сахарные мечты». Судебный процесс был котлом с горячей водой, в котором быстро растворялись любые проявления нормальной жизни. Я прожила дома всего месяц, откликнулась на несколько вакансий администраторов, но, когда пришли ответы от работодателей, была уже в Филадельфии.

Со дня нападения прошел почти год, а я все еще не сдвинулась с места ни на шаг. Годовщина отношений означает, что год люди провели вместе, день рождения знаменует еще один год жизни и развития. А вот годовщина со дня нападения говорила только о том, что я топталась на месте. С судом все началось заново.

Травма не вписывалась ни в какие расписания и совершенно не желала уживаться со мной. Порой она казалась далекой, словно звезда, а иногда была так близко, что заполняла меня полностью.

Я думала, судебный процесс будет представлять собой следующие друг за другом драматические сцены в зале заседаний. Мне никто не говорил ни об ожидании, ни о месяцах, тянущихся бесформенной массой, ни о том, что иногда придется выкладываться без остатка, а иногда чувствовать себя никому не нужной. Казалось невероятным, что за весь год я лишь однажды давала показания в суде, и именно вокруг этого дня моя жизнь была рассыпана мелкими кусочками. Сам процесс длился девять месяцев, несколько недель ушло на подготовку, один день на дачу показаний. Все это время я выстраивала в голове картину произошедшего, но мы до сих пор не добрались до самого главного.