Знай, что я люблю тебя - [8]

Он так красочно рассказывал о службе в Африке, демонстрировал татуировки, показывал фотографии и даже привез с собой небольшой фильм, где легионеры под предводительством полковника маршировали строевым шагом, выпятив грудь вперед, и Сантиаго решил, что их гарнизон в Сарагосе находится слишком близко от Барселоны. Он прикинул, сколько километров разделяет Сахару и его квартал, и понял, что в мире нет двух мест более отдаленных. Тем самым вечером он решил позвонить Монтсе, чтобы сообщить ей, что отправляется на край света. Но ему ответили, что сеньориты Монтсе нет в городе. Он прекрасно понимал, что его обманывают. В бешенстве он швырнул трубку на аппарат, чуть не расколотив ее. Как он мечтал так же разбить образ Монтсе в своем сердце! Всю ночь он мучился бессонницей, ворочался на койке, мешая спать Гильермо, занимавшему соседнюю. И как только сыграли подъем, выкроил свободную минуту, явился на призывной пункт и объявил прапорщику: «Я хочу стать легионером!» Прапорщик не стал задавать лишних вопросов или просить повторить сказанное, а взял ручку, подышал на нее и внес имя Сантиаго Сан-Романа в список. И добавил: «Можешь расписаться, сынок?» — «Да, сеньор». Легионер повернул к нему бумажку и ткнул пальцем в строчку, где стояло: «Подпись и печать», хоть Сантиаго Сан-Роман не знал, что обозначает второе слово, он все же начеркал свое имя, потому что больше всего на свете хотел уехать далеко-далеко, сделать себе такую же татуировку «Материнская любовь», как у того капрала, забыть Монтсе и никогда не возвращаться.

Но сейчас, видя безжизненное и осунувшееся лицо Гильермо, он не был уверен, что поступил правильно, потащив за собой друга, единственного настоящего друга, который появился у него впервые за долгое время. Хотя Гильермо сам вызвался добровольцем на вступление в Легион, когда Сантиаго показал ему только что подписанную бумажку. Воспоминания об этом заставили сердце капрала сжаться. Никто никогда не делал ради него ничего подобного.

Музыка, звучавшая из динамиков на аэродроме, снова вернула его к действительности. Первые такты знакомого пасодобля будто хлестнули по оголенным нервам, заставили все в животе перевернуться.

Флаг мой, цвета алой крови,

Флаг мой, желтый словно солнце,

Красный с золотом сплетая

В три могучие струи.

Энергичный мотив слабо вязался с фигурами неподвижно вытянувшихся во фрунт солдат.

Как потоки вин Хереса

И рубиновой Риохи.

Я горжусь твоим величьем,

Помню подвиги твои.

Прозвучала команда закидывать вещмешки в два грузовика, стоявших рядом с посадочной полосой.

Сантиаго Сан-Роман уже не мог контролировать свои мысли.

В день, когда в песок я лягу,

В день, когда оставят силы,

Ветер бросится к могиле,

Полотнище теребя.

Ему казалось, что он видит лицо Монтсе в нескольких сантиметрах от своего.

Хоть земля вокруг чужая,

Пусть меня укроют флагом.

Символ гордости испанской,

Знай, что я люблю тебя.

«Как ты сказал?» — спросила она, глядя своими дивными глазами прямо ему в душу. «Знай, что я люблю тебя», — ответил он. Она коснулась его губ с такой нежностью, которой ему никогда больше не дано было испытать. Он повторил: «Знай, что я люблю тебя». Но проклятый сержант заорал, чтобы они залезали в грузовик. Он торопил новых легионеров, ругая их на чем свет стоит и размахивая руками как чертова мельница. Счастливые грезы тотчас же оставили Сантиаго Сан-Романа, он ощутил всю боль и горечь своей несчастной любви. Капрал подтянулся, держась за борт грузовика, запрыгнул внутрь, нашел свой мешок и устроился на запасном колесе. Один лишь взгляд вокруг заставил светлый образ Монтсе испариться из его мыслей. Лица этих африканцев были того же цвета, что и земля, по которой ступали их ноги. На мгновение в голове мелькнула шальная мысль, что тела этих людей и местная почва сделаны из одного материала. Казалось, что старики, без дела сидящие в тени штаба, провели так всю жизнь, не покидая своих мест и почти не двигаясь. Они лишь иногда прикладывали ладонь козырьком к лицу и созерцали солдат со странной смесью жалости и безразличия. Машина взревела. Звуки музыки остались позади. Облако пыли поднялось за двумя отъезжающими грузовиками. Чахлые кустики, каким-то чудом местами пробивающиеся сквозь асфальт, выглядели абсолютно белыми. Дорога была короткой — вскоре показались первые домики поселка Эль-Айун. Капрал Сан-Роман затаил дыхание, увидев первую женщину, на голову которой была наброшена цветастая melfa. Она шла своей дорогой, неся в руках плетеную корзину, грациозно изгибаясь и высоко подняв голову. Грузовик проехал совсем рядом, но она не повернулась на его звук. Ее фигурка становилась все меньше, пока не затерялась в лабиринте улочек поселка. У Сантиаго разбегались глаза — абсолютно все вокруг казалось новым и интересным. Еще до того, как они наконец, миновав рынок, прибыли в казарму, призрак Монтсе окончательно растаял в памяти. И, когда солдаты спрыгивали с грузовика, он уже точно был уверен, что это место призвано окончательно излечить его израненное сердце.

* * *

Когда доктор Камбра заступала на обычное суточное дежурство 31 декабря, она и подумать не могла, что эта ночь, знаменующая начало нового века, приведет к таким значительным событиям в ее жизни. И уж тем более не знала, что все происходящее заставит ее принять решение, к которому она вовсе не считала себя готовой.