Знай, что я люблю тебя - [40]

Через четыре километра Сантиаго свернул на грунтовую дорогу. Вскорости он увидел «лендровер», на котором они выехали из казармы полка Алехандро Фарнесио. Он погасил фары и заглушил мотор, следуя точным указаниям сержанта, контролировавшего каждое его движение. Они немного подождали в машине, пока глаза не привыкли к слабому лунному свету.

— Немедленно переодевайтесь в форму и чтобы выглядели так, будто только что вышли в увольнение!

Пока они меняли одежду, Сан-Роман искоса поглядывал на тех двоих, что ходили с сержантом. Один, казалось, был в полнейшей эйфории, второй, напротив, был хмур и не произносил ни слова. Бакедано неожиданно приблизился к нему и заставил поднять подбородок.

— Ты что, трус?

— Никак нет, сеньор!

— Тогда кто же ты?

Легионер задумался на секунду, потом выпятил грудь:

— Я — повенчанный со смертью[8], сеньор!

— Что ж, так мне больше нравится! Ты знаешь, что Легион тебе и мать и отец, — сказал он, одергивая китель. — А смерть — твоя невеста.

— Сеньор… — начал было легионер, но неожиданно осекся.

— В чем дело? Ты что, никогда не видел, как убивают? — в ярости закричал Бакедано.

— Нет, сеньор, никогда. Это первый раз…

— Так будь благодарен, потому что теперь ты знаешь свою невесту в лицо! — Сержант орал так, что на шее у него вздулись жилы. Потом он глубоко вдохнул ночной воздух пустыни и неожиданно начал напевать:

Что за солдат, никто в полку не знал,

Однажды появился в их рядах.

Он равнодушьем к жизни удивлял,

Не ведал он, что значит слово «страх».

Подбадриваемые сержантом, задававшим ритм движениями руки, ветераны подхватили знакомый мотив:

Тот парень был отважен и силен,

Но злая мука изнутри его сжигала.

Как будто бы пустынный скорпион

Вонзил в него свое стальное жало.

— Больше страсти, парни! — завопил Бакедано.

Несли кто-то задавал ему вопрос

Он с горечью и болью отвечал…

Сантиаго внимал этому странному пению, внутренне сжимаясь от ужаса.

«Я человек, которого судьба

Сдавила словно хищника когтями,

Нас Легион со смертью обвенчал

Навек мы с ней останемся друзьями».

Пока они заканчивали переодеваться, распевая так громко, что казалось, вот-вот сорвут голоса, Бакедано закинул все три сумки в багажник «лендровера». Он вытащил что-то из одной из них и бросил в машину. Сан-Роман ничего не понимал. Предмет, что достал сержант, был серебряным кубком. После этого Бакедано раздал каждому какие-то бумаги.

— Вот разрешение на недельное увольнение. И чтобы духу вашего не было в части раньше чем через семь дней. И если кто-то начнет трепать языком, я с него с живого шкуру сдеру.

Сантиаго наклонился было, чтобы достать ключ от машины, который привычно оставил под передним сиденьем, но неожиданно услышал голос Бакедано:

— Ты останешься здесь. Дождешься, пока мы уедем, потом заведешь «сеат» и спустишь его вон с того обрыва. Потом подожжешь и уйдешь отсюда. Но не смей покидать это место, пока не убедишься, что машина догорела! Понятно тебе? Отсюда до Эль-Айуна меньше часа ходьбы — если, конечно, пойдешь быстро.

Сантиаго ничего не ответил. В глубине души он чувствовал облегчение: наконец-то этот страшный человек уедет. Перед тем как сесть за руль «лендровера», сержант сунул ему в руки серебряный кубок:

— Это оставишь на переднем сиденье, понятно?! Не забудь!

Сантиаго показалось, что это не просто кубок, а церковная чаша. Он вертел его в руках, ощупывая подушечками пальцев гравировку, и ему казалось, что холодное серебро жжет ладони. Тем временем «лендровер» заурчал мотором, и двое легионеров вновь запели, подбадриваемые сержантом.

Ее любовь, как знамя для меня,

И нет надежней этой злой подруги.

Бросаю сердце в языки огня,

Навстречу ей протягиваю руки.

Сантиаго больше всего на свете хотел зашвырнуть кубок куда подальше и бежать прочь, не разбирая дороги, но вместо этого неподвижно стоял, парализованный ужасом. Он глубоко вдохнул и при неверном свете луны начал разыскивать обрыв, о котором говорил сержант. Затем совершенно автоматически завел машину, бросил на заднее сиденье кубок и спустил «сеат» под откос, местами поросший чахлым кустарником. В ночной сырости сильно пахло прогретой за день почвой. Пустынный заяц метнулся в сторону, ослепленный светом фар. Сантиаго показалось, что он увидел их отражение в испуганных глазах животного. Он погасил огни, не слишком хорошо понимая, что делать дальше, лишь чувствуя, как горит под формой все тело. Медленно разделся и снова натянул на себя гражданское. Потом открутил крышку бензобака и сцедил немного бензина, вылил на землю, бросил спичку. Громкий взрыв заставил его отбежать подальше.

Он побрел через поле, до самого шоссе покрытое колючим кустарником. Даже оттуда было видно зарево от догоравшего автомобиля. Сантиаго уверенно шел по направлению к Эль-Айуну. За все время пути его ни разу не обогнала ни одна машина. Он достиг первых домов примерно за час до рассвета. Было уже утро понедельника, и улицы были совсем пустынны. Сан-Роман добрался до площади Испании и рухнул на деревянную скамейку, стоявшую под раскидистой пальмой. До него постепенно начинал доходить весь ужас случившегося. У дверей церкви постепенно собиралась галдящая толпа. Полиция пыталась разогнать зевак. Из здания вынесли носилки — на них лежало тело, накрытое простыней.