Дискуссия была такой интенсивной, что вечером, возвращаясь домой, я чувствовала себя выжатой как лимон. А утром коллеги рассказывали мне о своих жарких спорах в холлах и номерах гостиницы. Наибольший ажиотаж возник вокруг основного доклада. Довольно большая группа людей, узнавших о семинаре и заявивших о своем желании в нем участвовать лишь недавно, осталась без препринтов. Они не могли смириться с тем, что уедут, так и не получив доклада, и всячески умоляли Лизу о помощи. Но что она могла сделать, если все экземпляры были розданы? И тогда эти несчастные нашли такой выход, который не мог прийти нам в голову: они брали препринты у их владельцев на ночь и переписывали их от руки. Когда мне рассказали об этом, я была просто потрясена.
После закрытия семинара все участники отправились в ресторан, где их ожидали не только вкусные блюда, но и напитки, способные воодушевлять людей и развязывать языки. Все мы были возбуждены тремя днями открытой творческой дискуссии по жизненно важным для нас вопросам и вместе с тем радовались, что огромное интеллектуальное напряжение кончилось и наконец-то можно расслабиться. Зал ресторана гудел от голосов, один за другим произносились тосты во славу науки, устроителей семинара, нашего коллектива и Академгородка. Многие говорили о том, что такой семинар мог состояться лишь здесь, в глубине Сибири, и ни в одном из других городов страны. Такая степень свободы, которой мы, по их мнению, обладали, казалась им просто недостижимой. Меня поздравляли с блестящим докладом, благодарили за организацию уникального семинара, и я весь вечер чувствовала себя окруженной друзьями и очень счастливой. Радость встречи с единомышленниками объединяла и большинство собравшихся.
Во время банкета Лиза шепнула мне: «Какие все-таки молодцы наши ученые! Вы представляете, они сдали все до одного экземпляры доклада. Я сложила их по номерам и уже передала в канцелярию для рассылки». Я порадовалась вместе с ней и в ответном тосте поблагодарила наших гостей и за их пунктуальность. Однако наша радость была преждевременной. На следующий день заведующая канцелярией сообщила Лизе, что в переданной ею стопке не хватает двух экземпляров, под номерами 9 и 44. Возможность взять эти экземпляры возникла потому, что принесенная Лизой стопка докладов несколько часов лежала на подоконнике канцелярии без особого присмотра. Женщины вместе перерыли все ящики, проверили все возможные места, но докладов определенно не было. Лизе пришлось написать объяснительную записку в дирекцию и в «первый» отдел института с признанием своего недосмотра. Она получила административный выговор за небрежное хранение материалов, но, к сожалению, этим дело не кончилось.
Как только информация о случившемся дошла до КГБ, его представители явились в институт, чтобы искать пропавшие экземпляры. Понять логику этого поиска было трудно. Перетряхивалось содержимое каждого стола и стеллажа. По-видимому, сыщики полагали, что доклады стащил кто-то из сотрудников, причем хранит их не дома, а на работе. Иначе, зачем было устраивать обыск всех отделов и служб, длившийся около двух недель? Между тем если бы доклады действительно взяли сотрудники института, то им ничего не стоило унести их домой или передать кому-нибудь из друзей, работавших в других институтах. Мы, социологи, чувствовали большую неловкость перед сотрудниками других отделов, которым подпортили жизнь, но это были только цветочки. Ягодками стали сообщения иногородних коллег о том, что происходит в их институтах. От каждого из них потребовали сначала предъявить, а потом сдать свой экземпляр доклада сотрудникам КГБ. Те, у кого он хранился в сейфах, могли особенно не беспокоиться и даже успеть переснять доклад. Но в сейфах лежала малая часть экземпляров. Остальные циркулировали между друзьями, знакомыми и коллегами владельцев, а самые расторопные участники семинара успели еще до возникновения тревоги сделать несколько ксерокопий. Многие получили взыскания за небрежное хранение «секретных данных». Из нашего же института были изъяты не только все экземпляры доклада, но и подготовительные материалы к нему. Встретиться со своим «Манифестом» и перечитать его мне удалось только через семь лет, когда мне преподнесла его в подарок лондонская служба BBC.
В конце июля я простудилась, развился бронхит, я лежала в постели и сильно кашляла, а рядом стоял телефон. И вот однажды раздался звонок, и я услышала голос В.А.Коптюга: «Татьяна Ивановна, мне сказали, что вы болеете, и мне неприятно вас беспокоить. Но думаю, что вам все-таки следует знать о том, что происходит». «А что происходит, Валентин Афанасьевич? — беспокойно спросила я. — Я ничего не знаю!» — «Происходит то, что ваш апрельский доклад переведен на английский язык и опубликован в Washington Post под именем «Новосибирский манифест». А другой экземпляр, попавший в ФРГ, несколько раз в день транслируется радиостанциями на СССР. КГБ предполагает, что на Запад попали именно те экземпляры доклада, которые пропали из канцелярии вашего института». Сообщение Коптюга меня и взволновало, и встревожило. Получалось, что я, совсем того не желая, «сыграла против своих». Ведь, несмотря на критическое отношение к социальным институтам советского общества, я была лояльна к социалистическому строю, считала возможным и необходимым его совершенствование и не думала о его сломе или подрыве. Возникший в связи с этим психологический стресс отразился на ходе болезни: бронхит перерос в двустороннее воспаление легких, а в сочетании со сложившейся ситуацией к тому же вызвал депрессию. Мне пришлось перебраться в больницу, где я провела почти два месяца.
