Переводчик с японского переводит на русский и потому он обязан быть русским: крепко жать руку, собирать грибы, хлебать щи, уплетать блины, произносить шумные тосты и пить заиндевевшую рюмку водки до дна. А иначе он не сможет ощутить, что в другой культуре все может быть совсем по-иному.
У переводчика проблемы не только с перевоплощением. Скажем, в японском языке очень развита омонимия. От одного только упоминания об этой материи каждый японист немедленно впадает в истерику.
Кону хито-во
мацу-но ха-ни фуру
сираюки-но
киэ косо кахэра
авану омохи-ни
В этом стихотворении Х века мы встречаемся со следующими случаями омонимии. «Мацу-но ха» — иглы сосен, но «мацу» одновременно и «ждать»; «фуру» — «падать» (о снеге) и «стареть»; «киэ» — «таять» и «умирать»; «хи» в слове «омохи» («любовь») означает еще и «огонь». В приблизительном пересказе получаем: «Ожидаю того, кто не приходит, старею. На иглы сосен падает белый снег — тает. Растаю-скончаюсь, не встретившись с тобой, от жара любви». Лучше бы такие стихи и не переводить вовсе. Однако переводчик на это не имеет права. Он связан не обетом молчания, а обетом говорения. Недаром даже такой первоклассный поэт, как Арсений Тарковский, обреченно писал: «Ах, восточные переводы, как болит от вас голова...»
В переводческом деле вопросов больше, чем ответов. И если автор имеет право на ошибку — в спешке и творческом забытьи он путает имена героев, даты, события и термины, то переводчик такого права лишен. Если он переводит древний, «классический» текст, то обязан заметить несуразицу и холодно отразить ее в своем комментарии. Если же речь идет о современной литературе — проконсультироваться с автором или же взять ответственность на себя и исправить ошибку без его ведома. В противном случае читатель подумает, что подкачал именно переводчик. А это, согласитесь, неприятно. Словом, переводчик обязан быть внимательнее и образованнее автора. Хороший автор пишет только о том, что он знает. Далеко не все авторы столь хороши. Переводчику приходится переводить и то, что ему только предстоит узнать.
На свете много народов и языков — толмачи были нужны всегда. Однако при этом следует помнить и то, что далеко не все тексты подлежали переводу. К этой категории принадлежали сакральные тексты. Для Японии это были буддийские сутры. В Японию пришел их китайский вариант, и в Японии их так и читали, не переводя на японский, зачастую — не понимая. В древности и Средневековье считалось, что священное дано в той форме, в какой оно дано, и менять канал трансляции — дело нечеловеческое. Человеческое (переводческое) вмешательство тут же «испортит» текст, и он потеряет всю свою первозданную магическую силу.
Нынешний светский переводчик такими ограничениями не скован, и перед ним открывается широчайшее поле возможностей. Какую из них он выберет — его дело. Дело его понимания, образованности и вкуса. Переводчик — существо подневольное, его барин — автор, но он борется за свою независимость.
Вот я открываю два перевода то ли сказки, то ли повести, созданной в среде древнеяпонской аристократии в Х столетии. Первый перевод принадлежит перу известного филолога А.А. Холодовича (1906 — 1977), который назвал его «Дед Такэтори». Вот как он начинает свой сказ: «Жил-был дед Такэтори. По горам, по долинам он хаживал, рубил он бамбук-дерево, мастерил из него утварь всякую. Звали его Сануки, а имя Мияцу Комаро. В бамбуковом лесу раз попалось ему дерево — огонек по стволу разливается. Диву дался старик, приближается, видит: дудочка теплится. Заглянул он в дуду, там прекрасная девица, ростом с горошинку».
А.А. Холодович поставил перед собой задачу «одомашнить» реалии другой литературы и сделал это вполне виртуозно. Однако его перевод нынче прочно забыт.
«Классическим» же признан многократно переиздававшийся перевод В.Н. Марковой (1907 — 1995) — замечательной переводчицы и поэтессы. Она назвала его «Повестью о старике Такэтори» и не захотела сделать японское произведение русской сказкой. «Не в наши дни, а давным-давно жил старик Такэтори. Бродил он по горам и долинам, рубил бамбук и мастерил из него разные изделия на продажу. Потому и прозвали его Такэтори — тот, кто добывает бамбук. А настоящее его имя было Сануки-но Мияцукомаро. Вот однажды зашел старик Такэтори в самую глубину бамбуковой чащи и видит: от одного деревца сияние льется, словно горит в нем огонек. В самой глубине бамбукового стебля сияет ярким светом дитя — прекрасная девочка, ростом всего в три вершка».
Оказалось, что перевод В.Н. Марковой читателю ближе, он не захотел читать русскую сказку, где только имена героев напоминают о Японии.
Примеры переводческого разновкусия можно множить и множить. Выдающийся знаток японской литературы А.Е.Глускина (1904 — 1994) переводила в 1927 году:
Тот соловей, что приютился
в ветках сливы,
Чтобы весна пришла, —
ей песнь свою поет.
Но все равно...
Напрасны все призывы —
Весны все нет... И снег идет, идет...
В году 1995 А.А. Долин интерпретировал это стихотворение так:
Сливу облюбовав,
соловей распевает на ветке
о приходе весны —
хоть весне пора уж начаться,
