Знание-сила, 2008 № 02 (968) - [15]
Москва — Петушки
Наутро после хорошей (то есть не слишком стесненной ограничениями) выпивки медленно и трудно обретаешь себя заново. Собираешь себя по кусочкам. Смотришь на собранное со стороны — ох, без всякой радости. И, конечно, обещаешь себе — твердо, искренне и очень уверенно: больше никогда. Никогда. Ни-ко-гда.
Ну да, как же.
Такие события для того культурой и заведены, чтобы повторяться. Во всех фазах своего цикла — включая и «больше никогда», и все, что по необходимости ему предшествует. Это программа, да.
Алкоголь — «программно», по замыслу — дезориентирует. Смещает фокус внимания. Расплавляет структуры устоявшегося видения мира — что бы под ними ни понималось. Он — альтернатива существующим порядкам (жизни, восприятия, поведения...), надежная и легко достижимая. Все культуры, в которых он присутствует, держат его в себе именно ради этого.
И лишь во вторую очередь — ради укрепления существующих порядков, отношений и связей. Эта вторая функция алкоголя целиком производна от первой и главной. Он укрепляет, разрушая, — без этого не укреплял бы.
«Сквозной», практически не обнаруживающей существенной зависимости от культурных контекстов во все времена была интуиция: алкоголь — противоположность дисциплине: форме, защищенности. Хрупких, наивных, недостаточно сильных от него надо оберегать.
Так римляне долгое время строжайше, даже законодательно запрещали его своим женщинам. Они и у мужчин-то приветствовали его употребление с изрядными оговорками, посвятив многие страницы своей литературы рассуждениям о вреде вина. Лукреций писал, что «ярость» его губительна для душевного покоя, ослабляет тело, провоцирует ссоры; Сенека — что оно не только выявляет изъяны характера, но и умножает их. Сам Плиний Старший, ценитель качественных вин, признавал, что многие истины о влиянии вина на нравы лучше оставить невысказанными. Вино считали виновным не только в ослаблении зрения и памяти, нарушениях речи и сна, расстройстве желудка, судорогах, головокружении, даже во внезапной смерти, но и в возникновении у пьющего сибаритства, самовлюбленности и, уж конечно, антиобщественного поведения.
Губительность вина не переставали чувствовать ветхозаветные иудеи, числившие вино среди лучших Божьих даров (достаточно сказать, что именно виноградная лоза стала символом Израиля). Ветхий Завет полон упоминаниями об этом. «Вино — глумливо, сикера — буйна; и всякий увлекающийся ими неразумен». «Но и эти шатаются от вина и сбиваются с пути от сикеры; священник и пророк спотыкаются от крепких напитков; побеждены вином, обезумели от сикеры, в видении ошибаются, в суждении спотыкаются». «Блуд, вино и напитки, — негодует Господь на Свой народ устами пророка Осии, — завладели сердцем их». Я уж не говорю о Лоте, дочери которого именно с помощью вина склоняли отца к прелюбодеянию, и, наконец — о Ное, чье опьянение и столь различное поведение при этом его сыновей имело далеко идущие последствия для мировой истории.
Спартанцы запрещали спиртное всем полноценным гражданам вообще; а время от времени устраивали жестокий спектакль: поили илотов неразбавленным вином до глубокого опьянения и заставляли их петь непристойные песни — чтобы показать молодежи, как ужасно влияет вино на человека.
Вот и вторая «сквозная» интуиция, сопровождавшая алкоголь с начала его истории: связь «неправильного» его употребления с дикостью.
Известнее всего, пожалуй, такое разделение у античных греков: по их мнению, цивилизованным человеком мог быть назван лишь пьющий (а) разбавленное вино, (б) непременно в хорошем обществе (лучше всего, если в рамках тщательно регламентированной церемонии) и (с) до стадии умеренного опьянения.
«Сбор винограда». Гобелен XVII века
Все прочее располагалось в проблематичной (как минимум) зоне варварства: пиво, неразбавленное вино, питие сверх некоторой меры вообще. На одном этом основании целые народы: македонян, фракийцев, скифов... — можно было считать нецивилизованными, а их вождей представлять образцами недостойного поведения.
В Риме пьянство было излюбленным (видимо, из самых действенных) предлогом для дискредитации политических оппонентов. Как и греки, римляне клеймили за «нецивилизованность» галлов и прочие народы за пределами Средиземноморья: считалось, будто пьянство — главный среди их пороков и, в сущности, мать всех остальных.
(Критерий «цивилизованности», лежащий в основе всего этого: умение обращаться с явно опасным так, чтобы оно тебя не разрушало. Балансировать на лезвии, сохраняя равновесие и умудряясь не порезаться.)
Потому любая культура, принимая в арсенал своих средств алкоголь, непременно выстраивает систему защитных мер против него: правил, запретов, ритуалов. Даже в древних обществах, где алкоголь был неотъемлемой частью ежедневного рациона, ему отводились четко локализованные ниши, за пределы которых не приведи Господь выплеснуться. С ним — как с огнем в открытом очаге: все понимают, что без него никуда, все знают, что он опасен, и все при этом надеются, что, если обращаться с ним точно по правилам, никаких пожаров никогда не будет.
