Знание-сила, 2007 № 04 (958) - [15]
Ольга Балла
Сапоги на скатерти
«Грязное» и «чистое» в исторической перспективе
«Состав земли не знает грязи».
Борис Пастернак
«Грязь нарушает привычное устройство мира».
Мэри Дуглас
Неужели апрель? Потеплело, и весна разворачивает свою жаркую, весело-грязную работу, безжалостно разрушая остатки зимы и снега. И это значит: пора мыть окна.
Страшно не хочется. Это потом, когда стекла будут уже чистыми, почувствуешь, насколько все изменилось: дом помолодел, подтянулся, в нем стало светлее и звонче. Подтвердишь себе в очередной раз: уборка своего жилого пространства — в первую очередь вопрос личной дисциплины и формы, и только потом — гигиены и прочих утилитарных вещей, и вообще — что может быть утилитарнее правильного душевного тонуса?! Да из него вообще следует качество всего, что мы делаем.
Но это все потом. Сейчас главное — себя заставить. А не вымоешь — ну и будешь чувствовать себя неуютно. Да еще и виноватой, причем перед самой собой: не содержишь, мол, свою жизнь в порядке...
И это при том, что потребность в чистоте в тех формах, которые она принимает в нынешней культуре, могла бы уже вызвать (и ведь вызывает!) самый настоящий протест: настолько она навязчива.
То, что правила чистоты и ее поддержания условны, лишь увеличивает их действенность: они принимают значение императива, близкого к нравственному и даже почти сливающегося с ним: «Ты должен быть чистым!» А нечистым трубочистам, как мы выучили еще в детстве — стыд и срам. Именно стыд и срам, а не то, например, что им будет неудобно, неприятно или они, допустим, заболеют. С ними запросто может не случиться ни первого, ни второго, ни даже третьего — а вот осудят их обязательно. Они будут отвергнуты собратьями по социуму прямо-таки на телесном уровне.
«Грязный» — оскорбление во всех культурах. Причем оно оскорбительно, даже когда адресуешь его себе. И не зря. «Грязный» — синоним чужого, неправильного и отвергаемого, что бы в это понятие ни вкладывалось.
Тот, кто придерживается стандартов чистоты, «нормальных» для данного сообщества, тем самым подтверждает, воспроизводит свою принадлежность к нему. И это — как всякая принадлежность — выбор не такой уж добровольный. Не хочешь выполнять ритуалов принадлежности — тебя, так или иначе, заставят. Во всяком случае, будут активно к этому подталкивать. Вы все еще не в белом?! Тогда мы идем к вам. И это потому, что ваша чистота — в последнюю очередь ваше личное дело.
Быть чище принятого, заметим, тоже не приветствуется — на того, кто примется мыть окна, допустим, каждую неделю или, не приведи Господь, каждый день, точно станут коситься: что-то здесь не так... (Слово «чистюля» ведь тоже звучит осуждающе: брезглив пуще «нашего» — дистанцируется от «нас» — значит, «ненаш». Значит, плохой человек.) А если кому-то взбредет в голову мыть руки после, например, каждого рукопожатия , это уж точно будет сочтено основанием для обращения к стражу внутренних норм — психотерапевту. И между прочим, совершенно справедливо: повышенная потребность в чистоте — верный показатель избытка внутренней тревожности и стремления защищаться.
Книгу с таким названием (Purity and Danger, 1966)[>1 Русский перевод: М. Дуглас. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу/ Пер. с англ. Р. Громовой. — М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000.] написала в свое время британская исследовательница- антрополог Мэри Дуглас. Вообще-то там шла речь в первую очередь об архаических обществах. Однако именно Дуглас, кажется, впервые проговорила общечеловеческие аспекты восприятия «чистого» и «грязного»: устойчивую связь первого — с «защищенностью» и «порядком», второго — с «опасностью» и «хаосом». Правда, также — с рождением, плодотворностью и ростом. Этот последний аспект современная западная культура, кажется, почти уже готова забыть.
Наши современники настолько одержимы чистотой (и ее ближайшей родственницей — «безупречностью»), что не приходится сомневаться: дело тут явно не в чистоте, как таковой. В ней — в последнюю очередь.
Дело в тревоге, которую «грязное» вызывает у них (у нас?) не в меньшей, а, пожалуй, и в большей степени, чем у первобытных людей. В архаичных обществах механизмы защиты от «грязного» действовали вполне безотказно уже хотя бы потому, что были установлены раз и навсегда.
Традиционные культуры вообще уделяли много внимания вопросам «скверны» и «очищения» от нее, и способы последнего были тщательно разработаны. К тому, что мы сегодня называем чистотой, это имело отношение вполне косвенное. В Индии, пишет Дуглас, и по сей день чистым считается коровий навоз, поскольку корова — священное и, значит, априори чистое животное. Он даже используется как очистительное средство: если загрязнение не смывается водой, очень эффективно бывает почистить его с навозцем.
Историческое же время — а особенно западное Новое время с его разнообразными видами «прогресса» отличается как раз тем, что граница между «грязным» и «чистым» непрерывно сдвигается. Причем отнюдь не в пользу чистоты: «грязь» обнаруживается все в новых областях бытия, там, где раньше бы о ней никто и не подумал.
