Явно не составляя мэйнстрима, «классический» протест не представляет собой, однако, ничего ни исключительного, ни катастрофического. Хотя бы потому, что не слишком преследуется. Можно принадлежать к «новым левым», а можно и к «новым правым». Хотите в троцкисты, анархисты или экологисты? Пожалуйте. Стремитесь в русские националисты? Ради Бога. Я уж не говорю о «комсомолах» при разных партиях. Выбор превеликий.
Это не отменяет того, что есть совершенно искренне протестующие ребята, ради того только и живущие, чтобы совершилась Революция, возвращающая общество к подлинности, справедливости и чистоте. Не хочется, чтобы это звучало цинично, но — и у них есть своя ниша.
Преодоление протеста?
Возраст, как историческая категория, создается культурными сценариями — а те не только помогают людям построить свою жизнь, но и давят на них, живых, не вписывающихся в схемы.
Может быть, сейчас — с нынешней множественностью, «текучестью» субкультур — происходит процесс высвобождения из-под гнета накопленных сценариев. Они уже хотя бы потому неустойчивы и многообразны, что входящие в них ребята так пытаются ускользнуть от того, что на предыдущем историческом этапе успело себя дискредитировать.
Почему «во всех цивилизованных странах» студенческий протест всегда — и в 1960-е, и после — бывал началом грандиозных политических сдвигов, а наши студенты, у которых с западными вроде бы масса общих «формальных» признаков, никогда не организовывались так и не оказывали такого влияния на происходящее в обществе?
Не потому ли, что массовые студенческие выступления — лишь традиция? Ее находили готовой, в нее уходили (из других, почему-либо переставших устраивать). Она, как всякая традиция, ограничивает, давит, что-то предписывает, что-то запрещает — и ей хочется сопротивляться. Она способна стать формой несвободы и неподлинности. И становится!
Это всего лишь одна традиция из многих, хуже того — уже успевшая разочаровать мыслящих людей. У нас — хотя бы в эпоху незабвенной перестройки — молодежный протест слишком явно эксплуатировался взрослыми в их целях. Люди со вкусом к независимости это запомнили, учли и решили, что больше такого делать не будут.
Нынешние молодые левые презирают тех своих предшественников, кто пошел на соглашение с Системой и, ясное дело, не добился ничего хорошего. «Предыдущее поколение левой молодежи, порожденное «перестройкой» и отчасти «постперестройкой», — пишет А. Тарасов[>9 А. Тарасов.], — тяготело либо к «взрослым» левым партиям, либо к западным «интернационалам» (троцкистским и анархистским), часто существуя на их деньги и фактически втягиваясь в их полит-бюрократическую деятельность». Их предшественники, в свою очередь, тоже кого-нибудь, должно быть, презирали.
Раз прежние сценарии вызывают противодействие — идет выработка контрсценариев. Например: молодые, обжегшись на опыте ХХ века, уже не хотят быть инструментами в руках. С другой стороны, они хорошо знают, как контркультурное движение — и еще какое мощное! хиппи, например... — может стать торговым брендом и работать на отвергаемое им же общество потребления. Их уклонение от протеста — полноценная разновидность протеста. Усилие (насколько успешное и с какими результатами — отдельный вопрос) уйти от навязанного сценария, чем бы тот ни был — даже если это сценарий ухода. Это неизменно попытка обмана (внешних) ожиданий. (Вы ждете, что мы будем строить баррикады?! А мы вот пойдем в казино, то-то вы удивитесь. Вы думаете, мы пойдем на танцполах оттягиваться? А ничего подобного, мы отправимся в провинцию церкви реставрировать). Читай: вы не дождетесь протеста в привычных вам формах, к которым вы подготовлены. Тем беззащитнее вы будете. Мудрено ли, что сопротивления иной раз просто не узнают?
Обряды перехода
Для сегодняшних молодых политически выраженный протест, неотъемлемый от переступания и прочих границ (вроде, например, запрета на наркотики) — крайне важный опыт. «Ты впервые пробуешь кислоту. Впервые демонстративно уходишь с лекции, где тебе втирают про преимущества рыночной системы, и читаешь в парке Бакунина, потому что Хаким Бея трудно достать. Впервые выбриваешь виски и идешь на никем не разрешенный митинг, где метко кидаешь недопитую бутылку в милицейскую цепь и кричишь в мегафон: «Капитализм — дерьмо!» Ты уходишь из дома, чтобы жить с друзьями общиной в приговоренном к сносу доме. Ты оставляешь институт, потому что там всеми движет страх, вызывающий у тебя брезгливость. Их страх как запах их гниения. «Не хочешь ли ты назад в СССР?» — на дурацкий вопрос холеной журналистки из американской газеты ты гордо отвечаешь: «Я анархист» — и даришь ей неприличную листовку»[>10 А. Цветков. Анархия non stop. М., 1999, стр. 122-123.].
Это вещи одного порядка, не зря они перечисляются подряд. Сколько угодно можно говорить об архаичности Бакунина, заемности форм антикапиталистического протеста, глубокой условности выбривания висков... — подлинности, силы и необходимости стоящего за этим опыта мы этим не отменим. Но он не политический, а экзистенциальный. По важности, по неотъемлемости для становления личности он сопоставим лишь с инициацией традиционных обществ.
