Знание-сила, 2006 № 01 (943) - [27]

Наука исторически была детищем университетов, а университеты — детища церкви. В университетах Англии целибат был отменен только в 1854 году, но неофициально соблюдался еще многие десятилетия. Об этом родстве забывают сейчас иногда даже те, кто облачается в торжественных случаях в пышную мантию, поразительно напоминающую епископскую. Наука — не обанкротившаяся фирма, нуждающаяся в услугах кризис-менеджеров, и подлинные причины ее бедственного положения следует искать не в ней, а вне нее. Как и церковь, она приходит в упадок от угасания веры, в данном случае — в объективную истину, в саму познаваемость мира, которая требует веры, как всякая аксиома. Если люди становятся равнодушными к истине и интересуются только эффективностью, науке не помогут никакие ассигнования и никакой менеджмент.

Угасание веры в объективную истину, исчезновение всякого пиетета по отношению к науке имеет ту же причину, что и угасание всякой веры. Причина эта — в восстании масс, описанном еще X. Ортегой-и-Гассетом (1883-1955), в их нежелании далее следовать за элитами, в стремлении опустить все до уровня своего понимания и своего вкуса. Модель развития России должна была бы быть основана именно на противостоянии восстанию масс, неизбежное следствие которого — катастрофическое падение интеллектуального уровня. Богатые могут позволить себе роскошь быть глупыми, бедные — нет.

Печальная истина состоит в том, что с дьяволом приходится играть по его правилам, иначе можно оказаться в положении карася-идеалиста, решившего рассказать щуке про добродетель. В условиях информационного общества, когда рационализм становится не только ненужным, но вредным, ибо манипулирование общественным сознанием несовместимо с институтом рациональной критики, нужны смелые шаги, далеко выходящие за рамки классических представлений о рациональности. Восстановление фундаментальных исследований требует на порядок больше времени, чем прикладных. Почему бы не попытаться руками информационного дьявола распространить в обществе страх перед исчерпанием наличного фундаментального знания для дальнейшего развития прикладных исследований и технологий? Это уж никак не менее обосновано, чем угроза исчерпания различных видов природных ресурсов, включая энергетические, или разрушения озонового слоя — благоглупости, на которые тратятся миллионы.

В 70-е годы среди американских экономистов был популярен афоризм: "Плановая экономика — как говорящая лошадь. Странно, прежде всего, то, что она существует". Но никто никогда не говорил ничего подобного о советской науке, организация которой была уж никак не менее противоестественной. Власть нуждалась в науке и понимала это, поэтому мнение тех, кто занимал в науке высокое положение, стоило немало. Сказать, что советская модель организации науки была экстенсивной, значит сказать мало. Хрустальный дворец имел ярко выраженные сюрреалистические черты в духе Кафки, очень точно описанные в некоторых романах братьев Стругацких. Именно царивший в АН СССР кромешный бардак позволял одним решать интереснейшие научные задачи, другим — ловить рыбку в мутной воде, делая карьеру на критике буржуазных теорий, как правило, не утруждая себя сколько-нибудь основательным знакомством с ними, третьим — и их было большинство — просто бездельничать. В советские времена все что-то воровали у государства. Ученые воровали время, которое лучшие из них использовали как творческий отпуск. Незримая автономия науки в условиях тоталитарного режима иногда становилась вполне очевидной: хотя мерзостей в АН СССР было через край, А. Д. Сахаров так и не был из нее исключен, несмотря на сильнейшее давление партийного руководства.

Советская модель организации науки не могла, подобно улыбке чеширского кота, существовать отдельно от того строя, при котором она сформировалась. Но сейчас, даже не сейчас, а более десяти лет назад, необходимы были талант, мужество и политическая воля для творческих поисков новой национальной модели организации науки. Этого сделано не было.

С.П. Курдюмов с горечью говорил, что молодые реформаторы-экономисты считают нашу науку серой, а это если и справедливо, то только но отношению к той области науки, к которой они сами принадлежат. Копировать зарубежные образцы организации науки и высшего образования, эффективность которых значительно менее очевидна, нежели эффективность экономик этих стран, и уж совсем не очевидна их пригодность для России. Либо, наоборот, дать отечественной науке умереть естественной смертью, помогая ей лишь наркотиками для облегчения страданий — два пути наименьшего сопротивления. И оба ведут к поражению. Ведь даже не поставлена великая цель, рождающая великую энергию. Но мы — всего лишь очередное звено в социальной эстафете, порожденной великим чудом возникновения науки Нового времени. Мы — наследники Просвещения и не вправе отречься от него. Мы должны защищать науку как последнюю цитадель веры в Разум. Только пример церкви, пережившей и гонения, и равнодушие, может позволить нам сохранять тот оптимизм относительно судьбы науки, который завешал нам С.П. Курдюмов.