Знание-сила, 2006 № 01 (943) - [17]
Парижские долги растут. Анна Семеновна выдает векселя десяткам людей, даже слугам, и взывает к мужу; "Мой дорогой, продай, пожалуйста, земли и пришли поскорее денег!" Заканчивая послание, жена пишет Ивану Матвеевичу: "Кажется, мой друг, наше счастье минуло". Больше по почте ни слова, о самом главном семейном событии — опале и полной отставке отца.
...10 января 1808 года. "Поздравляю тебя, мой друг, с двумя большими дочерьми, Катерина больше Элизы, а та выше матери, только Матвей не растет совсем, Катерина на голову выше его, Сережа тот тоже большой. Матвей начал работать чуть лучше. Сережа работает очень хорошо в течение последнего месяца, его профессора очень довольны им, оба начали заниматься по-русски. Посол граф Толстой. Они от этого в восторге".
Итак, Матвей на шестнадцатом, Сергей на тринадцатом году знакомятся с родным языком. Позже Льву Толстому, размышлявшему над воспитанием многих декабристов, покажется, будто все движение это занесено, завезено вместе с "французским багажом", что оно не на русской почве выросло. В этом была одна из причин (правда, не единственная, не главная!), отчего "Война и мир" не идет дальше 1820 года, роман "Декабристы" не окончен. Но затем писатель еще и еще проверит себя: художественное, историческое чувство подсказывало, что "декабристы-французы" — это фальшь, что слишком легко таким способом "отделаться" от серьезного объяснения серьезнейших чувств и наблюдений сотен молодых людей.
Поздно начинают учить русскому языку, но "они в восторге", и Анна Семеновна еще гюнторит в других письмах даже с некоторым удивлением: "В восторге!" Откуда восторг? Во что перельется? Тут почти что афоризм, формула воспитания, развития личности. Вероятно, они знакомятся со своим языком позже всех молодых людей в мире, заговорят по-русски позже миллионов неграмотных соотечественников. Но для других родной язык — явление естественное, с первым молоком, "само собой"; для них же здесь — событие осознанное, общественное. К смутным впечатлениям — "мы русские", — закрепленным домашними разговорами, стычками с одноклассниками, вдруг добавлен язык, и пошла бурная химическая реакция, едва ли не взрыв. Эксперимент опаснейший! Сотни недорослей, не знавших ни слова по-русски "до первых усов", останутся "французиками" вроде Ипполита Курагина из "Войны и мира". Но для некоторых, для Матвея и Сергея, первые слова по-русски — столь значительное событие, что если бы составлялась летопись их жизни, его следовало бы сравнивать, скажем, с 1812 годом и временем образования тайных обществ, в той летописи было бы написано: "Зима 1808. Начинают учиться по-русски. Восторг".
Тем временем культ Ивана Матвеевича растет — все, от Лизы до Ипполита, особенно старшие мальчики, относятся с обожанием к эгоистичному, усталому занятому своими неприятностями тайному советнику; чем дальше он, чем недоступнее, чем реже отзывается, тем, по известной психологической формуле, милее, притягательнее для детей. Мать — "проза", отец — "поэзия", даль, Россия.
"Ради бога, вытащи нас из этой парижской пучины. Я ничего другого не желаю на свете".
Этот вопль был наконец услышан, Иван Матвеевич все же продает какие-то земли, Анна Семеновна расплачивается с долгами. О постепенных приготовлениях к отъезду знает только Элиза: "Я боюсь, что если мальчики узнают, они перестанут совсем трудиться, в то время как сейчас они убеждены, что пробудут здесь еще два года".
Наконец, 21 июня 1809 года отправляется последнее письмо из Парижа: "Я еду завтра!"
А на другой день кондуктор дилижанса прослезится, наблюдая прощание Лизы с Ожаровским, Анна Семеновна ужаснется, что до Франкфурта ехать неделю "в совершенно открытой коляске, без скамеек", мальчики же обрадуются невиданной дороге и неслыханным приключениям.
К выброшенному из службы и отвыкшему от семейного шума Ивану Матвеевичу едет из Парижа жена с семью детьми. На дворе лето 1809 года, и у Анны Семеновны впереди меньше года жизни, у Сергея и маленького Ипполита — семнадцать, Иван Матвеевич — на поддороге, ему жить 42 года, старшему же сыну, Матвею, остается семьдесят семь...
На границе Пруссии с Россией дети, завидевши казака на часах, выскочили из кареты и бросились его обнимать. Усевшись в карету ехать далее, они выслушали от своей матушки весть, очень поразившую их. "Я очень рада, — сказала она детям, — что долгое пребывание за границей не охладило ваших чувств к родине, но готовьтесь, дети, я вам должна сообщить ужасную весть; вы найдете то, чего и не знаете: в России вы найдете рабов!" Действительно, нужно преклониться перед такой женщиной-матерью, которая до пятнадцатилетнего возраста своих детей ни разу не упоминала им о рабах, боясь растлевающего влияния этого на сознание детей.
Матвей, Сергей, умные мальчики, не знают, что их великолепное образование и благополучие оплачены трудом полутора тысяч полтавских, тамбовских, новгородских рабов. Родные находят, что такое знание может растлить, то есть воспитать крепостника, циника, равнодушного. Итак, сначала благородные правила, не допускающие рабства, а затем — внезапное открытие: страна рабов, оплачивающих, между прочим, и обучение благородным правилам.
