В основе, говорит он, психотерапия.
Никифоров лечит алкоголиков.
Приемные дети — тоже от алкоголиков.
У Маши и Степы наследственный туберкулез, четыре года лечили. У Васи, который собирается стать шофером-дальнобойщиком, был нервный тик на лице. У двоих — энурез, лаже, бывало, говорит отец, по большому накладывали в штаны, сейчас нормализовалось. Трусы сами стирают. Отец сказал: ты уже большой, хватит за тобой матери стирать.
Никифоров не скрывает: меры физического наказания применяет. "Я с ними договорился, — говорит, — провинились — получают ремень. Лентяйничают — ремень, воруют — ремень. Времени у нас мало, чтобы миндальничать". "В каком смысле мало?" — спрашиваю я. "В прямом, — отвечает он. — Нет времени. Потому что они приходят уже состоявшиеся. И если с ними сюсюкаться, они на шею сядут. А потом на макушку. А потом скажут: тащи, старик, водку, - жестко говорит Никифоров. — Вместо этого я для них авторитет".
Есть случаи, поясняет он, когда приемных отцов убивали. Не всякий решается брать чужую кровь. Девочек еще трудней воспитывать, потому что в них сильней, быстрей проявляется то, что в генах, если мать пьет, 1уляет. Женское начало сильнее, чем мужское, от природы. "Надо знать природу человеческую, если воспитываешь чужую кровь. Без этого — бесполезно. А если дети хорошо воспитаны, им в жизни будет легко. Им на душе спокойно, они спят спокойно. Знают, что у них все будет, что о них заботятся".
Гору алмазов не обещает. Но профессию и машину каждый получит. В наше время без машины, как без лошади, говорит отец семейства.
"Но если каждый по машине получит, это стоящий мужчина перед вами сидит, — усмехается он, — как думаете?"
Я вспоминаю гуманитарную гимназию неподалеку от Никифорова. Демократичных учителей, раскованных учеников.
"А ремнем можно?" — спрашивал я этих продвинутых. "Нельзя". "Почему?" "Нарушает права детей".
То другие дети. Или те же самые?
Представил жену. Маленькая, тихая, выносливая.
Без такой жены, говорит, нечего было и думать. Один бы не осилил. Каждому готовить маскарад на Новый год, каждому штаны чинить, каждого, если заболеет, лечить... Она встает в шесть и ложится в два ночи, работает, не останавливаясь, многие женщины не смогли бы. И никаких упреков, жалоб. Все время добра, спокойна. "А вы?" "Я быстро вскипаю и успокаиваюсь... Потом, я энергетический донор, — говорит шаман Никифоров, — бывает, до синевы дохожу, когда лечу. Нужна разрядка".
Он как будто вводил меня в свою специальность.
И при этом сильно сомневался в моих способностях.
Это звучит нелепо, абсурдно, говорил Никифоров, но будет доказано со временем. А прежде наука игнорировала проявления оттуда, из потустороннего мира. Но может оказаться, что это — другая форма жизни, и они с этой — взаимопроникаемы...
О "странных совпадениях", "сигналах-знаках", которые тебе будто подает кто-то, он выразился так: "Ну и что? Если вам подают знаки, значит, считают, что поймете".
Разумеется, я спросил у Никифорова о том свете, с которым он работает: что там?
"По ту сторону смерти никакой тайны нет, — ответил он, — не стоит выеденного яйца. Но живым не дано это знать. Это закон природы. Раз природа так поступает, в этом ее мудрость. Ее мудрость от необходимости".
"Почему нам не дано знать, что находится за чертой? Разве ваши способности не противоречат сказанному?" "Нет, — отвечает он, — я же человек. Но с помощью генной памяти и интуиции могу догадываться, что там, за чертой".
"Что же?"
Никифоров не ответил.
"Но связь с миром духов, — продолжал я выпытывать его, — это же за чертой?"
Никифоров подумал.
"По-настоящему за чертой будет находиться человек, когда он действительно умрет. По-настоящему он не возвращается в этот мир, в крайнем случае — через вселение во что- нибудь. В это я могу верить, ведь есть же круговорот воды в природе... То же, по всей видимости, происходит с душой и телом человека. Но я не умирал..."
"Будьте осторожны со словом "шаман", если будете писать, — предупреждал меня Никифоров. — Я знаю, какое к этому отношение в России: шаман — это шарлатан, сумасшедший. Но это чушь. Шаманы — это носители мудрости, люди, близко стоящие к природе, к природе человека.
"Слово, — говорил Никифоров, — очень опасное оружие. Потому что за словом идет действие. Якуты говорят:
"Слово — это стрела". А шаман — это человек, владеющий силой слова".
Вместо заключения
"Ну, и что дальше?" — спрашиваю я Бугаева, прекрасно зная, что. Дальше я соберусь и улечу в Москву, а он останется в Якутске со своими шаманскими школами.
"Если только отслеживать тенденции, можно ни к чему не прийти, — говорит Бугаев, — но если задать людям какие-то образцы, в эту сторону и пойдут тенденции. Только надо, чтобы они сами пришли к этим мыслям, мотивировать их на высказывание".
Ну, вот начали постепенно. Семинары, сборы, проекты с учителями — постепенно сформировалось на уровне сельского педагогического сообщества, что национальная школа — это школа по способу деятельности.
"А сеть как возникла?"
А когда начал работать с первой из своих "этношкол", уже размышляя к тому времени о языке, шаманах и прочее, подумал: а нельзя ли создать сеть школ?
