Знание-сила, 2004 № 09 (927) - [48]
Автор — традиционалист и классик, хотя его любимые художники-современники отчаянно неклассичны. Ну что за классики, в самом деле, псковской крестьянин Василий Дмитриев с его фантастическим деревянным зверьем или Натта Конышева со "странно-органическим сочетанием" в ее картинах "красоты и уродства, сумасшествия и внутренней логики"? Что классичного в обескураживающе детских образах Кати Медведевой или в жаркой толкотне красочных плоскостей прямо на глазах рождаюшегося пространства у Елены Ненастиной? А он все-таки именно традиционалист и классик, но не по эстетическим пристрастиям — скорее, по этическим. Он имеет дерзость возвращать искусству ту сакральную, по сути, значимость, которой оно обладало в европейской традиции века подряд. Насыщаясь смыслами, идущими впрямую от иконописи, оно призвано было свидетельствовать о мире идей и ценностей, впрямую ориентировать на него своего зрителя. Искусство, предпочитаемое Лернером, — это искусство с сильно выраженной этической компонентой и отчетливо осознанным, интенсивным этическим заданием.
Лет пять назад один из его оппонентов, сторонник "актуального" искусства (по иронии судьбы — полный его тезка, арткритик Леонид Лернер), назвал искусство, о котором пишет, которому симпатизирует Лернер, "декоративно-прикладным", явно вкладывая в это принижающий смысл. Он сам не знал, насколько был точен.
Только вот уничижительного смысла такое определение ничуть не предполагает. Напротив, смыслы здесь крайне серьезные. Оно декоративно, поскольку чувствует себя призванным мир (не слишком-то во многих своих аспектах красивый) украшать. Оно, несомненно, прикладное, ибо задачи его предельно практичны: "улучшать" мир. Даже спасать его, оправдывать. Правильно настраивать человека в мире, помещать его в напряженную систему этически значимых координат, имеющих отношение к качеству мира в целом. Оно — инструмент, всерьез призванный менять состояние мира. Это — искусство "онтологичное", ведь этика, а впрочем, и эстетика в классической европейской культуре онтологична: прямо отсылает к структурам бытия. Такое искусство не боится не быть "актуальным", поскольку занимается тем, что глубже всякой актуальности.
Во всем, что выбрал для своей книги Лернер, — любовь к плоти мира во всей ее случайности и казалосъ- бы-нелепости, ко всем ее подробностям и краскам. Но через этот благодарно и интенсивно пережитый мир просвечивает, процарапывается, сквозит что-то еше. Об этом в свое время сказал один художник, Виктор Пивоваров: "Мне кажется, что жизнь — как тончайшая пленка, которую можно сорвать за уголок, и под ней окажется что-то совсем другое". Что? Например — духовная реальность. Или просто — некая основа чувственно воспринимаемого мира, о которой (по крайней мере, пока мы "здесь") и знать-то ничего всерьез нельзя. Можно лишь догадываться, разве еще — чувствовать. Живопись, вообще всякая работа с формами способна быть если уж не духовным свидетельством, то во всяком случае — духовной догадкой.
Насмотревшись на буйство форм и красок "ярмарки Лернера" (так называется одна из картин, изображающих его собрание), начинаешь думать о том, что искусство — по самому своему существу — метафизика, даже явно декоративно-прикладное: деревянные мужички с бабами, глиняные петушки, фарфоровые куклы или стеклянные фигурки. Задумаешься и об условности рамок: и стилистических, и жанровых, и даже в каком-то смысле ценностных. Авангард ли скандальный перед нами или классичный мейнстрим, а то и вовсе маргинальные чудачества безвестных одиночек, виртуозный профессионализм или угловатое, наивное художество самоучек и даже открытие ли, прорыв ли, рискованное ли эстетическое событие или комфортное тиражирование давно освоенных форм — все эти деления и различия, на самом-то деле, изрядно вторичны. Они отражают, скорее, человеческие конвенции и амбиции — вещь, конечно, тоже достаточно неизбежную, даже необходимую. Но важно и первично все равно то, что искусство вообще — метафизическое действие. Заклинание бытии.
Затем и пласт "классиков" в книге: он ставит "современников" в Большой Контекст, дает ориентиры для их восприятия. Вряд ли случайно собрание любимых художников Лернера начинается с Рафаэля, и уж тем более вряд ли случайно "Молитвой Рафаэля" вся книга и называется Как для Рафаэля живопись была молитвой, тем же самым остается художественное действие и для всех других героев книги: прикосновением к неизвестной, неизреченной основе всего того, что касается каждого из нас.
Владимир Гаков
Питирим Сорокин
Жизнь философа редко привлекает романиста. Сам характер деятельности "объекта" — философия, иначе говоря, любовь к умствованию — предполагает тишину, спокойствие и несметность. Странно и нелепо, согласитесь, выглядит образ философа, ввязавшегося в политические дрязги, в авантюры и приключения; все же под "философским взглядом" мы обычно понимаем нечто совсем противоположное—холодную отстраненную логику, олимпийскую бесстрастность, отрешенность от греховных земных страстей.
Однако последние полтора века все перемешали и в этой сфере — достаточно вспомнить того же Ницше... Вот и один из основателей социологии Питирим Александрович Сорокин (1889-1968) в этом смысле прожил жизнь отнюдь не "философскую". Зато и напомнить эпизоды этой бурной жизни, без долгих и основательных экскурсов в саму систему взглядов философа - где автор- неспециалист рискует утонуть, — одно удовольствие. Перефразируя поэта, "романы бы делать из этих людей"!
