Единственное, чего они не хотели бы отдать, — свободу выезда за рубеж. И не потому, что они так уж разъезжают по миру, — видимо, это последняя полумифологизированная надежда на свой шанс: поехать туда учиться, работать или просто отдохнуть, посмотреть, как люди живут, или детей туда выпихнуть. Если и эта возможность закроется, если мы опять окажемся за железным занавесом, а здесь уже все схвачено — тогда полное поражение, конец, ничего нет и не будет.
Данные последних опросов: 60 процентов молодых людей до 35 лет говорят: и правильно, что государство стремится вернуть себе контроль над экономикой и над средствами массовой информации; больше надо. Надо их приструнить. Антиамериканские настроения среди молодежи нисколько не меньшие, чем во всем обществе. Иначе говоря, миф о том, что есть особая порода людей, которая называется «молодежь», и что они, с одной стороны, наша надежда, а с другой — область страха и опасений, — этот миф уходит.
В бедном и неразвитом обществе молодость предстает областью мифологизации — все равно, отрицательной или положительной. Сама по себе она, конечно, ресурс очень небольшой. Только в соединении с социальными механизмами, с символическими капиталами, с культурным ресурсом, с умением общаться, ладить, добиваться своей цели, не подавляя других, она «срабатывает».
Миф о том, что есть особая порода людей, которая называется «молодежь», и что они, с одной стороны, наша надежда, а с другой — область страха и опасений, этот миф уходит.
Поколение без лица
Можно ли ту небольшую группу молодежи, которая выдвинулась вперед и заняла наиболее выигрышные социальные позиции, считать лицом поколения?
Поколение либо понятие чисто демографическое, просто родившиеся в определенные годы, в определенные годы пошедшие в школу, на работу и т.д. — тогда это интересно для сравнения на больших хронологических дистанциях; либо это понятие идеологическое, и его называют по малой продвинутой группе, которая как бы дает лицо целому поколению. К примеру, шестидесятников, давших имя целому поколению, было так немного, что их можно было бы собрать в одном месте, и хватило бы трех гранат, чтобы поколения больше не было.
Но их было не просто мало — это была компактная группа, в которой все всех знали, которые думали, двигались вместе.
Такой группы современные молодые, самые успешные среди них не образовали. Они не сплочены, это не реальная группа. Это рассеянный, дисперсный элемент общества. Именно поэтому пока молодые не могут навязать свою волю не то что большому обществу, но даже ближайшим к ним группам, в принципе как будто бы готовым на них ориентироваться.
У них нет ни особых идей, ни каналов, по которым они могли бы такие идеи распространять в обществе. Все в большей степени они лишаются влияния на телевидении, радио, в печати, а в системе образования у них никогда не было определяющих позиций.
Тем, с чьими именами ассоциируется самый свободный, идеологически раскованный период перестройки и постсоветской истории, не удалось соединиться со значимыми, авторитетными группами общества. Не оказалось социальных и культурных механизмов, чтобы процесс превращения общества в демократическое, цивилизованное стат непрерывным. Их опыт не стал общезначимым, авторитетным для других. Так и не была запущена машина самоорганизации и самоподъема общества, чтобы оно поднималось не потому, что его правительство за уши тянет, и не потому, что оно завидует соседу...
Мы со Львом Гудковым преподаем социологию культуры в РГГУ. И говорим студентам: представьте нас в американском университете. Мы начали читать этот курс, вы на него записались. Через лекцию-другую вы не удовлетворены и уходите. Все, мы лишаемся возможности читать этот курс. Нас не дисквалифицируют, на следующий год мы будем подавать свои СУ в другие университеты, но чтобы остаться на этом месте, мы вынуждены, хотим мы того или нет, преподавать лучше.
Вы, в свою очередь, чтобы получить у нас надлежащие оценки, перейти на другой год, окончить этот престижный вуз, вынуждены, хотите вы или нет, учиться. Конечно, вы можете уехать в другой университет, там легче, там есть родные — зачем вам именно РГГУ?! Но ваш диплом будет стоить меньше, вы сможете претендовать на меньшее.
И то что мы, независимо от наших личных желаний, вынуждены становиться в профессиональном отношении лучше и лучше, — это и есть механизм самозавода, самоподъема общества. Не потому, что начальник приказал, мама носом ткнула, а потому, что так устроено наше взаимодействие. Это вот и значит: институциональные гарантии развития. У нас сейчас нет институциональных гарантий развития. У нас даже нет институциональных гарантий необратимости того, что произошло.
Потому что сейчас все в большой степени вернулось на государственные рельсы. 70 процентов электронных медиа и 80 процентов региональной печати принадлежат государству и им контролируются. Только в центральных газетах и журналах, которые огосударствлены на 20-30 процентов, есть какие-то возможности — но их аудитория за это время уменьшилась в 20-25 раз. То есть в 20-25 раз сократился слой, внутри которого возможна коммуникация по поводу опыта реальных достижений, обсуждение новых ориентиров. Представьте, что в миллионном городе остались 40 тысяч жителей.
