Знание-сила, 2004 № 05 (923) - [6]
Анализируя полученные данные, Ха и ее коллеги нашли некоторые сложные социальные интеракции. Вороны явно предпочитали общественные отношения унылому индивидуализму. Некоторые птицы, даже не связанные родством, регулярно добывали пищу вместе. Что же до воровства, то выяснилось, что относительный социальный статус хозяина добычи и вора не играет никакой роли как в самом акте воровства, так и в применяемой для этого тактике присвоения пищи. Преимущество самцов перед самками или взрослых перед детьми тоже не имело значения. Что стало ясно, так это различие между родственниками и чужаками в вопросе, у кого украсть пищу.
Хотя птицы могли утащить у всякого, близкие родственники несколько теплее относились друг к другу. Воруя друг у друга, они применяли пассивный метод экспроприации, тогда как агрессивный метод обычно доставался более далеким. Снисходительность в отношении родственников, пытающихся отнять пищу, навела Ха и ее коллег на мысль, что вороны способны распознавать кровных родичей и эта способность дает птицам косвенное эволюционное преимущество. Мы готовы больше терпеть от наших родственников, поскольку они имеют больше общих с нами генов, чем чужаки, и, соответственно, полезны нам в распространении наших собственных генов.
На основании ряда наблюдений Ха предположила также, что вороны добывают пищу (руппами еще и потому, что при этом кто-нибудь из них может высматривать хищников. Впрочем, учитывая их склонность к воровству, не исключено, что отряженные наблюдать птицы могут в действительности глядеть вдаль с целью высмотреть других, себе подобных, уже нашедших пишу, заслуживающую быть присвоенной.
Помните: «Сорока-ворона кашку этому и этому дала, а тому не дала». Наверное, не родственник.
Главная тема
Легко ли быть молодым?
На взлете перестройки нашумел документальный фильм Подниекса «Легко ли быть молодым?»
Авторы доказывали, и весьма убедительно, что совсем не легко. Подразумевалось, что обязательно должно быть легко, а когда нелегко — это явный признак загнивания общества и социально-экономического строя.
С тек пор строй сгнил окончательно и рухнул, общество преобразилось, и новое время назвали «временем молодых» — они, как считалось, более всех выиграли от перемен. Прошло больше десяти лет, и вот новость: число самоубийств среди молодежи стремительно растет. Именно на возраст от 18 до 29 лет сегодня приходится первый из самых высоких пиков «суицидальной активности» в России. Разве «время молодых» кончилось? Или оно никогда не было таковым, а были просто времена больших возможностей, и теперь лора подсчитывать, сколько из них мы упустили?
Или мы еще ничего не упустили, только новая эпоха ведет свой «естественный отбор»?
И у каждого из нас еще есть свой шанс...
Борис Дубин
Утраченные иллюзии
Наше время — время молодых; такое утверждение стало банальностью. Так думают старшие, так считает сама молодежь.
И все-таки это не более чем миф.
В закрытом обществе, понемногу теряющем некоторые черты закрытости, на молодежь обычно смотрят с подозрением, предубеждением, страхом и враждебностью. Вспомните советские времена и бесконечное брюзжание старших: молодежь нынче не та, что в наше время, у нее нет идеалов, она корыстная, вся нацелена на карьеру, старших не уважает — ну, и так далее, сами можете продолжить.
Конечно, молодежь ругали во все новые времена. У нас мифы об особой агрессивности молодежи порождались самим устройством советского общества с очень жесткой и обедненной структурой занятости. Каждый держится за место потому, что другое найти очень непросто. Возраст, как в любом традиционном обществе, приравнивается к выслуге лет и предполагает соответствующий карьерный рост, рост зарплаты и так далее; Джульетту, как тогда шутили, можно сыграть только перед выходом на пенсию. А тут являются молодые и с их энергичностью, их амбициями сразу воспринимаются как угроза: их энергия — как агрессия, их стремление подняться, пробиться, реализоваться — как покушение на твое место и даже на всю структуру мест, как карьеризм, неуважение к старшим, заслуженным. Социальные позиции дефицитны, а сама идея смены, конкуренции способностей отвергается.
Это не значит, что действительно не было агрессии и карьеризма — они были и есть; но мифы не резюмируют некоторый опыт, а предвосхищают его и формируют установки. Молодежь, видя отношение к себе, вполне может отвечать на это агрессией и тем самым, увы, невольно подкреплять те жесткие установки, которые уже сформировались.
Ощущение взаимной враждебности, взаимоотталкивания породило бесконечные разговоры о проблеме «отцов и детей». Эта проблема обострилась, очевидно, в конце шестидесятых — в семидесятые, когда началось стремительное замедление всех общественных процессов, что происходили в 60-е годы. Быстро угасало чувство хотя бы относительного освобождения, робкого западничества, хоть какой-то относительной демократизации. Всего этого уже не было при зрелом брежневизме, после задавленной Чехословакии, после того как очень круто принялись за диссидентов. Резко ощушалось замедление темпов не только общественной жизни, но вообще хоть какого-нибудь развития. Закупорились все каналы продвижения.
