Знание-сила, 2004 № 01 (919) - [5]
Собственно, по всем этим признакам — а совсем не по широте распространения — и отличают одиозное «массовое» от «высокого» и «элитарного». Потому она и раздражает интеллектуалов с самого начала и по сей день. Со свойственной нм проницательностью интеллектуалы совершенно верно почувствовали в ней вызов «высоколобому», «высокому», «элитарному». Многие интерпретировали этот вызов как угрозу, хотя угроза — лишь один из возможных аспектов этого вызова.
Все-таки коренное отличие массовой культуры от фольклора, тоже вполне массового, прежде всего в том, что она — продукт профессионального, вполне централизованного, очень тщательно налаженного поточного производства. Масскульт, вообще говоря, — это большой умысел. Это разновидность. и очень продуманная, элитарной культурной продукции.
Принято считать, что это «массовое общество», недифференцированное, породило массовую же культуру как наиболее ему адекватную. Да уж не создали ли и массовое общество самые что ни на есть высоколобые снобы-интеллектуалы? Революции XX века — и социальные, н культурные, — уж если кто и провоцировал, так именно они. Не они ли своими стараниями заменили в результате больших переворотов минувшего столетия сотням тысяч людей «судьбу» на «биографию»: предписанный устоявшимися традициями с рождения жизненный путь на изломанные, часто непредсказуемые траектории метаний по социальному пространству?
«Массовый», он же «одномерный» человек — в некоторой степени результат внешнего неизбежно предвзятого взгляда. В лице «массовой культуры» интеллектуалы создали себе противника, который был нужен им для поддержания их же собственного тонуса, создали его как вечный повод и стимул для воспроизводства, постоянного уточнения собственной позиции. Массовая культура не в большей степени паразитирует на элитарной культуре, чем элитарная на ней. В этом смысле элитарная и массовая культура — близнецы-братья.
Казалось бы, замысел удался. Сливающая будто бы все в единую «аморфную» массу, массовая культура действует как механизм, который неустанно поддерживает, все время заново воспроизводит различие между полюсами, различными уровнями культуры. Интеллектуалы не нарадуются: чем она вульгарнее, грубее, одиознее, чем больше противоречит «вкусу», «приличиям», «достоинству», чем большую брезгливость вызывает, тем радикальнее проблематизирует культурное поле в целом.
Канализируя страсти «простой» публики, она вместе с тем задает «нижнюю» планку культурного отсчета. Культура Нового времени, утратив в силу определенных причин «верхние» стимулы (Истину, Добро, Красоту, в конечном счете — Бога) и не будучи в состоянии обходиться без стимулов вовсе, создала себе, значит, стимулы «нижние». Ту самую щуку в водах культурного озера, которая там за тем плавает, чтобы карась-интеллектуал не дремал: все время указывает «высокой» культуре на ее собственные опасности. Пародирует ее пафос, ее идеологизированность. Указывает ей на ее едва ли не бесконечный потенциал «штампообразования», тыча ей в нос те штампы, которые она же и породила. Показывает «высокой» культуре ее же самое в утрированном виде.
Массовую культуру носители культуры «высокой» создали и выпестовали как великий соблазн для самих себя. Они как бы плодотворно осложнили собственную жизнь, получив в качестве задачи постоянную выработку умений этому соблазну противостоять. Но и туг еще не все так просто.
Массовая культура ведь не только массовая, она, как на грех, еще и культура, сколь бы интеллектуалы ей в этом качестве не отказывали. И вот по этому-то поводу она, как и положено всему живому, нисколько не согласна на подчиненную, инструментальную роль. Она начала диктовать свои условия.
Людям, выросшим в «высокой» культуре и долгие годы активно и плодотворно в ней работавшим, «вдруг» с некоторых пор стало страшно интересно экспериментировать с формами и жанрами культуры массовой, которые дотоле иначе как пустышки и не воспринимались. Чхартишвипи-Акунин с его детективами недаром стал фигурой знаковой до нарицательности. Что-то очень симптоматичное стало происходить.
Массовая культура, конечно, перегной, в котором перепревает все, что культура «высокая», отработав, выкидывает за свои пределы как-де уже в ней не актуальное. И вот пришла пора задуматься о плодородности перегноя. В массовой культуре увидели корзину с исписанными бумагами, в которой если еще порыться, попадется что-то упущенное. В культурном пространстве происходит некая естественная циркуляция если не смыслов, то форм уж точно: вначале сверху вниз — банализаиия и вульгаризация высокого, а затем и снизу вверх — новый цикл переработки. Ведь культура, как ни удивительно, ничего не забывает, она только в разных формах запоминает, в том числе и отбрасывая на периферию, она помнит забвением, это такой особый механизм культурной памяти; и если бы надо было изобрести очередное определение культуры, которых и без того довольно, то вполне можно было бы сказать, что она — универсальный механизм запоминания. Поэтому скорее всего подобный «recycling» происходил более-менее всегда, только осознаваться как следует природа этого процесса (особенно второго его звена) стала лишь в XX веке и то ближе к его концу. Процессы осознания в ту пору вообще очень интенсифицировались, аж до болезненного. В этом смысле интерес дедушки Фрейда к бессознательному и внимание нынешних интеллектуалов к «массовому» (вполне бессознательным культурным процессам, ибо массовое не ведает, что творит) — звенья совершенно одной и той же цепи.
