Знание-сила, 2003 № 04 (910) - [6]
Значительная часть крестьян уходила в города. С начата века начинается городская революция. К 1917 году 18 процентов населения жили в городах, а лет за пятьдесят до 1917 года горожанами были всего 4 процента, и эти 18 процентов демонстрируют уже значительный рост. Если мы пройдем сейчас по Москве, то окажется, что в общем объеме дореволюционного жилого фонда застройка 1900-1917 годов составляет приблизительно 75 процентов. Города росли, как на дрожжах.
Б. Кустодиев. «Большевик», 1920 год
Большевизм победил легко, почти без сопротивления, ибо предлагал утопию; все, всем и сразу. «Облик правды — грозен, — писал испанский философ Мигуэль де Унамуно, — народ нуждается в мифах, в иллюзиях, в том, чтобы его обманывали. Правда — нечто страшное, невыносимое, смертельное». Большевики дали иллюзию мира, земли, хлеба. Реальностью стала новая война, конфискация зерна, голод. И невиданный террор.
Из книги М. Геллера и А. Некрича «Утопия у власти»
Но когда патриархальная масса начинает пробуждаться к жизни в большом обществе, она активизируется и становится неуправляемой. Вдруг возникают какие-то дикие слухи. Например: царская дочка выходит замуж за турецкого султана, и на радостях будут сожжены две губернии. Масса пробуждалась к исторической жизни, и пробуждение это отливалось в формы эсхатологических чаяний. Идея большевизма — идея светлого будущего, земля крестьянам и мира народам — была чисто средневековой эсхатологией. Люди верили, что завтра все безобразия кончатся, этот мир рухнет и настанет светлая, правильная, божеская жизнь, без богатых и бедных.
В Европе конец Средневековья и начало Нового времени фиксируется еврейскими погромами, крестьянскими возмущениями. Это эпоха религиозных движений, эпоха таборитов и разнообразных войн. Пробуждение патриархальной массы, выброшенной в общество модернизационными процессами, всегда чревато кризисами. Россия подлежала общим закономерностям. Отмена крепостного права запустила процессы трансформации крестьянства. Крестьяне начинают читать не церковные, а светские тексты, по-своему перетолковывая газетные сообщения. Именно эта масса, пробуждающаяся для жизни в модернизированном мире, являла собой взрывное устройство. Эффективно использовать ее могли две силы — эсеры и большевики. У монархии не было ни адекватной идеологии, ни тактики, ни стратегии работы с пробуждающимся народом. Талантливые энтузиасты из чиновничьей среды типа полковника Зубатова не делали погоды.
Посмотрим, что происходит после Февральской революции. Радикализация общества нарастает с каждым днем. Князь Львов — осторожный, крайне умеренный либерал. Далее — Милюков. За ним — Керенский. Радикализация Временного правительства фиксировала радикализацию общества. В рамках этой тенденции октябрьский переворот логичен. Российское общество кардинально отказывалось воевать, но у Временного правительства не хватило духу на выход из войны через сепаратный мир с Германией. Оно тащило умирающую армию в обреченное наступление 1917 года, а большевики начали свое правление с того, что подписали сепаратный мир с Германией. Честь им и слава: это и был тот политический реализм, на котором они выиграли. Политическая элита не совладала с ситуацией, она не заключила сепаратного мира в первую неделю после февраля. У нее не хватило духу и на немедленную земельную реформу. Хотя бы самую демагогическую, как это сделали большевики.
Почему так случилось, почему элита не совладала с ситуацией? В России не были сформированы реальные структуры буржуазного общества, не было настоящей буржуазии. Абсолютно доминировало огромное крестьянское море, потенциально взрывоопасное. И существовал слой общества, который мог сыграть на этих настроениях.
Я думаю, что Ленин верил в свои слова, когда говорил, что «мы построим коммунизм через двадцать лет и, в назидание людям из прошлого, будем делать нужники из золота». Первое поколение верило и в светлое будущее, и в коммунизм. Это были честные средневековые люди, мыслившие эсхатологически, несмотря на прекрасное образование и знание европейских языков. Структура сознания может сформироваться до усвоения суммы знаний и положений, которые объективно способны разрушить эту структуру. И тогда рождается грамотный идеолог Средневековья. Николай II говорил на четырех языках, но был чисто средневековым человеком.
Сегодня для нас, проживших в Советском Союзе большую часть жизни, идея светлого будущего может вызвать или смех, или слезы. В нее никто уже не верит, но тогда — иное дело.
Большая часть тех, кто так или иначе участвовал в революции на стороне большевиков, верили в это. В противном случае события утратили бы всякую возможность объяснения.
Плакат художника Т.Ф. Зейлера, 1918 год
— Дяденька! Дяденька, отпусти! — зазвенело всем звоном и далеко туда — за Фонтанку — за Неву, и туда — за дома, колокольни, трубы.
Я... пошел своей дорогой, не помню, за какой добычей, и прохожие тронулись по своим делам — за какой-то добычей.
Но я никак не мог забыть, и не могу забыть и не забуду до смерти... этот детский крик: от него никуда не уйти и никаким благовестным колоколом не заглушишь!
