По гравюрам мы знаем, что душевнобольных сажали на цепь… И с тех пор мало что изменилось. Недавно к Бронину из самого центра столицы привезли больную, которую психически здоровый муж содержал в ванной, обмывая время от времени из шланга…
Поэтому, что говорить! Психиатрические больницы нужны, только более усовершенствованные и гуманные. Однако есть другие больные, у них психические расстройства временны, преходящи, это люди с нсрвно-психическими расстройствами – нервностью, стертыми депрессиями. И психиатрические больницы им не подходят. А больных таких, по общей мировой статистике, очень много, и число их растет.
По мнению психиатров, каждый человек (услышьте! – каждый) на протяжении своей жизни хотя бы раз оказывается на грани психического срыва. Причины могут быть разные: смерть близкого, разрыв с любимым, смертельная болезнь или совсем просто – перенапряжение, тяжелое переутомление. И вот уже бессонница, бесконечные навязчивые разговоры с самим собой. Тоска, желание умереть. Это – депрессия, область психиатрии. Куда идти таким больным? Обычно ходят в поликлинику, к невропатологу, но это – не по адресу. Депрессии лечат только психиатры. Время идет, больному становится хуже. Не окажи ему помощь сейчас, может случиться беда. В лучшем случае больного кладут в психиатрическую больницу. Но это опять не по адресу. Состояние, в которое он попал, временное. Вот для таких-то больных идеальным местом и могли быть отделения соматопсихиатрические, или психосоматические (от латинского сота – тело). Именно за них и ратовали психиатры 40-х годов. Именно такое отделение и создал Бронин.
Долгое время он казался мне настолько закрытой системой, таким интровертом, что узнать что-то лично о нем не представлялось возможным. Все разговоры – только о больных, психиатрии и ее нуждах. Вообще говорит в случае крайней необходимости – мало, точно, исключительно по делу. Как-то сказал: «Я давно не переживаю эмоционально то, что здесь происходит. Это невозможно».
Но однажды я стала невольной свидетельницей его телефонного разговора. В это утро он был особенно закрыт и мрачен, скулы не разжимались, глаза словно не видели; мне машинально кивнул и взял телефонную трубку: раздался звонок. И тут глаза сверкнули, и голос сорвался на крик: «Как вы посмели перевозить больного в таком состоянии! Мы не успели его даже осмотреть. Как вы посмели! Он умер, он умер!». Там, на конце провода, еще что-то говорили, он не слушал. Сидел молча, словно каменный. Я тихо вышла из кабинета. Значит, все не правда, когда он говорил, что давно не может эмоционально воспринимать страдание, боль, смерть! Значит, это все внешнее: закрытость, сдержанность, молчаливость – удобная маска. Прибежище, чтобы укрыться.
Мы покидали с дочкой больницу в ясный летний день. Словно могучая гроза налетела на нас, сбила с ног, распластала, но промчалась, миновала, и мы, полуживые, уцелевшие, осторожно вдыхали ароматы жизни, вспоминая их заново. Мы уходили с великой радостью и облегчением.
Но больница оставалась, и Бронин, ее бессменный часовой, тоже оставался. И значит, надо было уже мне одной возвращаться сюда, чтобы закончить начатое. А еще мысль быть ему хотя бы чем-то полезной очень грела душу.
Я люблю делать то, что я хочу. Итак, как я хочу. Это – основная беда или достоинство, как посмотреть. Так с малолетства. Кроме того, я не очень люблю, когда мною руководят и командуют. Я подчиняюсь, но чувствую себя при этом неважно. Первые десять лет здесь я был ординатором и подчинялся, правда, не любил, когда лезли лечить моих больных, – это мое дело, так я считал и считаю. Я и сейчас подчиняюсь, понимаю, что без дисциплины невозможно. Но это – как в армии. Есть уставные положения, которые нужно выполнять, но это не лишает вас внутренней свободы. То же самое и у меня. Там, где я должен решать, я в этом случае никаких вмешательств не терплю.
Таков мой герой. Его дед со стороны отца – раввин, другой, со стороны матери, – француз-анархист. Мать, Элли Ивановна Бронина, она же Рене Марсо, родилась в маленьком городке Даммари-ле-Лис, в 40 километрах от Парижа, в крестьянской семье. Необыкновенно способная в учении, она получает прекрасное образование, но уже с 15-16 лет становится социалисткой с коммунистическим уклоном – листовки, кружки, манифестации, Маркс, Энгельс. И конечно. Красная Россия. Сюда она и попадает в 19 лет, чтобы потом поехать в Китай, стать радисткой при известном советском разведчике Якове Бронине, а затем и его женой.
Семья Якова Бронина жила в Прибалтике, отец прочил его в раввины, но в 16 лет он ушел к красным, отказался от семьи и вступил в социал-демократическую ячейку в Кременчуге. В Гражданскую войну был комиссаром и закончил ее в большом чине – бригадного комиссара, что-то вроде генерала. И даже когда в 40-м году Латвия стала советской, он не поехал навестить мать… Он был фанатиком, человеком идеи, жестким и непреклонным. И не подходил под общие мерки.
Рукопись книги о Рене Марсо лежит у меня на столе. Ее написал сын, Самуил Яковлевич Бронин, а до этого перевел книгу родоначальника психиатрии французского психиатра Манье и написал к ней блестящее предисловие (наш журнал частично опубликовал его в 1995 году, в № 10), перевел с французского и недавно издал «Сонеты» Дю Белле, написал сборник рассказов, издал профессиональный труд «Малая психиатрия больших городов», в основу которой легла незащищенная диссертация. Работает, не покладая рук, и считает, что писательство нельзя бросить также, как медицину, если, конечно, долго и по-настоящему заниматься этими делами.
