Знание-сила, 2000 № 07 (877) - [32]
«Даже вот взять прохудившуюся кастрюлю, я в ней собакам корм даю. Там же дырочка маленькая, и собака вполне успевает поесть, покуда похлебка собачья на землю уйдет. Но собака-то и землю вылизать может, ей это даже полезно.
В деревянную бочку без дна я скидываю все битое стекло; поставила за углом, чтоб ее не было видно, и валю туда все, что режется, колется, под ногами мешается. А потом, когда весной прибираюсь, я поднимаю эту бочку, все железяки и стекляшки кучкой на земле лежат, я их лопатой на тачку гружу и потом везу на свалку. Все!
Мне иной раз даже приятно в эту бочку заглядывать. Во-первых, я вижу, что хлам прибран до места. Прибран аккуратно. А потом я посредством этой бочки вижу, что из посуды надо обновить. Допустим, чашка там лежит битая: о-о, надо ведь чашку купить, а то не хватает. Так что эта моя бочка, как жизненная история моей семьи». (Гаъина).
«Я могу и шапку перетянуть, и диван перетянуть. Я могу и мягкую мебель починить, и кресло, и стул. Вот эти стулья были выброшены чуть ли не на помойку. Я их взяла, отшкурила, морилочкой прошлась и покрыла лаком. Все шурупы сменила… И эти стулья будут еще мне служить. Я один раз видела, как соседка четыре стула вывезла и сожгла! Зачем? Отдала бы людям бедным…
Выбрасывается только то, из чего уже ничего нельзя сделать. Тряпок в мусорном ведре нет. Бумага сжигается в печке. Из обуви не подлежит восстановлению резиновая подошва, если она напрочь сшоркалась. Значит, в ведре только крышки, битое стекло, горелые спички. Отходы от картошки, зелень – все это курам идет. И скорлупа яичная тоже курам… И если я сегодня банку консервную не открывала, то у меня и мусора-то не будет никакого.
А в городе? В городе больше выбрасывают. Я видела – целые батоны валяются. Ну если ты чувствуешь, что не съешь весь хлеб, который купила, сунь ты его в духовку, сделай сухари! Черствый хлеб на квас использовать или на панировочные сухари. Пакеты полиэтиленовые я с мылом мою, только из-под селедки выбрасываю… Я люблю порядок». (Светлана).
«В обуви прежде всего выходит из строя застежка-молния и шнурки. Но часто бывает, что молния цела, и я ее выпарываю. И шнурки обязательно из обуви выдергиваю. Особенно капроновые белые. Они не рвутся. Их можно второй раз использовать. Если колготки у девчат сильно порвутся, что их не заштопаешь, я их тоже не бросаю. Рваные колготки я приспособила для тою, чтобы цедить мел. Или на веник их натягиваю, он гораздо дольше служит. Или же я в таких колготках лук храню, вешаю в кладовке». (Лидия).
«У меня была соседка по Кооперативной улице, где мы раньше жили. Ее зовут Евдокия Васильевна. Она мне как мать. Я. когда сюда приехала, я была как ребенок. Ведь я домашнюю живность никогда не водила. Я и кричу ей постоянно через забор: «Васильевна, у меня цыпленок голову как-то странно клонит!» – «Сейчас!». Она бросает все и приходит разбираться с цыпленком. И видно, что человек от души хочет помочь. Дать консультацию… Она мне кур резала постоянно. Если у поросенка красные пятна по шкуре пойдут, она чем-то его вылечит. А я ей стельки в калоши сделаю – толстые, теплые. Или халат скрою. Если крой сделать четко, то потом шить одно удовольствие! Платье сидит, как перчатка.
Сейчас у меня появилось много знакомых. Вот Володя, токарь. Николай Петрович, печник. Вити, плотник. Гарик, который мне заказал чехлы для мебели. И другие… У нас нет четкого обмена, но мы всегда действуем по принципу «услуга за услугу». Общение у нас чисто деловое: заказчик – клиент. Особых моральных или духовных связей у нас нет. Но я без них не представляю, как я проживу.
Николай Петрович приносит обувь в ремонт, спрашивает, сколько заплатить. А я отвечаю: «Николай Петрович, мне ют нужно печку поправить…» Он приходит и делает. Потом я для внучки его шубку шила. А он мне пшеницу привозил. И я ему много услуг оказала, и получается так, что он уже мне должен. И он пообещал мне печку в бане сделать. Я уже за эту печку для него отработала. Я ему делала, и он теперь считает, что он мне должен. И он сделает печку, когда я кирпич достану…
Я Витю-плотника спрашиваю: «Сколько стоят ставни?» – «Двести рублей». И я уже придерживаюсь этой цены, то есть делаю ему адекватную по стоимости работу. Мы договариваемся и все вопросы решаем…» (Мария).
Из месяца в месяц объем взаимных обменов, дарении, трудовых услуг занимает чуть ли не четверть общею бюджетного оборота семейного хозяйства, однако эти достаточно мощные и ощутимые потоки ресурсов систематически не фиксируются. Они расцениваются крестьянами как нечто несушественное, второстепенное, неважное. Вернее, так: эти обмены и взаимопомощь не рефлексируютея как значимый факт существования. Этот вил неформальной экономической практики дислоцируется в крестьянской повседневности как общая жизненная атмосфера, как воздух. Он незаметен, хотя жить без него нельзя ни минуты.
Сам социолог-полевик довольно часто попадает в обменные сети, расплачиваясь за труд крестьян, ведущих бюджетные таблицы, и таким образом покупая информацию, вручая подарки, выполняя разного рода просьбы. Его часто одаривают продуктами крестьянского труда (мед, варенье, домашняя выпечка), крестьянского промысла (сушеная рыба, соленые грибы и ягоды), крестьянских умений (шерстяные носки, вязаные рукавицы и прочее). Отказаться – значит обидеть дарящего. Однако вполне обоснованная и рациональная попытка социолога включить эти дары и услуги в бюджетную таблицу, зафиксировать их стоимость порождает чуть ли не взрыв крестьянского негодования: «Да разве же можно это считать?! Да это мы из уважения даем!».
