Знамя жизни - [11]

— Странно… Тогда пригласи паренька… Того, что в кепке. Не знаешь, что там у него?

— Лысаков обижает. — Саша склонил голову. — Заставляет пахать, а удобрение — лежит в кучах. Ну, он и примчался. Я звонил Лысакову — люди посланы. Пока парень вернётся — удобрение будет разбросано.

— Он что же — пешком?

— На велосипеде.

Дедюхин посмотрел в окно, как бы желая убедиться, точно ли тракторист приезжал на велосипеде.

— Ну, тогда проси женщин… Не всех, конечно, сразу.

— А я им посоветовал обратиться к Кумшакову, — ещё ниже наклоняя голову, сказал Саша, и волнистый светлый чуб упал ему на лоб, — Это — доярки из Сур кулей…

— Что у них там?

— Жалоба… С весны лежат доильные аппараты, и устанавливать их никто не собирается. Я послал к Кумшакову… Рясинцев просится к вам… И ещё приехал из Чёрного Леса Гончаренко — новый директор МТС.

— Пусть Рясинцев повременит — проси Гончаренко. Да, вот ещё — не забудь. Позвони редактору. Пусть срочно явится… Заодно позвони Кумшакову и скажи, чтобы готовил встречу рощенцев. Когда управится со своими делами — пусть зайдёт.

Вошёл Семён Гончаренко. На нём кожаная, плотно облегавшая плечистую фигуру куртка, какую обычно носят лётчики; суконные, навыпуск, брюки, на голове — кубанка.

У порога Семён снял кубанку, остановился и погладил ладонью светлые волосы… Если бы Дедюхин знал этого коренастого, похожего на лётчика, мужчину раньше, скажем, хотя бы в те дни, когда фронтовой друг Сергея Тутаринова в кителе, без погон и при орденах впервые вступил на кубанскую землю, то ни за что бы не сидел за столом, а встал бы от удивления и сказал: погоди, погоди, да ты ли это, Семён? Да тот ли стоит передо мной белобрысый паренёк, кто так умело исправил водокачку, кто так славно поправил соломенную крышу на сарайчике, а заодно починил и Анфисины туфли?..

Дедюхин же не знал ни того, как юноша из орловщины вернулся с войны на Кубань и как влюбился в сестру своего друга, ни того, как летом, в лунную ночь, у копны сена брал Семён на руки Анфису, вихрем кружился с ней вокруг копны и плакал от счастья; ни того, как на сплаве леса в горах, слушая тревожный гул Кубани в ущелье, Семён и Анфиса мечтали о своей хате на краю Усть-Невинской, о белых кружевных занавесках на окнах, не думая и не гадая о том, что жить им придётся в Чёрном Лесе… Поэтому Дедюхин не поднялся, ничему не удивился и ничего не сказал, ибо перед ним стоял мужчина коренастого сложения, светлоглазый, с белёсыми, точно выжженными на солнце, почти незаметными бровями, новый директор Чернолесской МТС — и только.

— Прошу, садись.

И покамест Семён подходил к вешалке, чтобы оставить там свою кубанку, покамест неспеша, удобно пододвинул к столу стул и сел, Дедюхин, как бы показывая, что ему дорога каждая минута, быстро снял телефонную трубку, позвонил домой и от Оленьки Кумшаковой, которая как раз была у своей подруги, узнал, что Маше лучше.

— Семён Афанасьевич, приветствую тебя! — Дедюхин протянул правую руку, левой упираясь на аппарат телефона. — Говоря честно, нравится твоя, так сказать, неудовлетворённость и та острота взгляда на, казалось бы, обыденные вещи, которая присуща только партийному работнику…

«О чём это он с таким подходом», — подумал Семён, вынимая коробку «Казбека» и раскрывая её на столе.

— А если бы яснее и точнее, — сказал Семён, дуя в мундштук. — Кури…

— Благодарю… Да, это здорово! — Дедюхин встал, прошёлся к окну и, услышав певучий скрип левого ботинка, сразу же сел. — А вот и точнее… Я имею в виду твою статью в нашей газете. — Он наклонился так, что лёг животом на стол. — Завтра к нам приезжают рощенцы — пусть читают и знают, как мы строго оцениваем свою работу. Как это у тебя — за машинами не видно людей. И выражение свежее, литературное. Не Зиновий Еюкин подпустил тебе эту художественность?

— Пишу, как умею.

— Да ты не хмурься… Я даже подчеркнул это место, — Дедюхин развернул газету и энергично придавил пальцем отчёркнутые красным карандашом строки, — Может, Сергей Тимофеевич и пожурит, а я хвалю… Вот оно: «В гуле моторов, который разливается по степи могучей стальной симфонией, теряется голос человека — молчат трактористы, механики, бригадиры, и в этой тишине…» Просто образное выражение — «могучей, стальной симфонией…» — Он опять слегка надавил животом стол и заговорил тише. — Беда, Семён Афанасьевич, скажу тебе по секрету, как близкому другу Сергея, в том, что наша просьба в крае насчёт машин не принята…

— Как — не принята?

— А так… В деталях не знаю, а вообще не принята… Кондратьев сказал: не забегайте наперёд… И, конечно, правильно сказал. — Он взял газету, читал молча, губы его чуть-чуть улыбались. — Или вот это место, где ты критикуешь инструкторов райкома. Правильно подстегнул, разленились, на низах бывают мало, а если приезжают, то в суть дела не вникают… Это точно!

«И к чему он затеял эту похвалу, — думал Семён, — Тут что-то есть, а вот что?.. Не забегайте наперёд? А как же без машин?»

— Ну, я пойду, — сказал он невесело, — Меня поджидает Иван Афанасьевич… у меня к нему дело… А в райком я зашёл — думал, застану Сергея Тимофеевича…

— Как доклад у Книги? Не хвалился? — спросил Дедюхин, вставая и провожая Семёна.