Знамя Победы - [11]
По-нашему говорил плохо. Переводчик помогал. Мордастый такой, губастый.
Ни офицер, ни переводчик нас не били, пальцем не трогали – брезговали, наверное.
А допрашивать нас им помогала целая свора разномастных палачей. Все в военной форме. Тут и солдаты немецкие и какие-то хлыщи в той же форме фашистской с белыми повязками на рукавах… Уже позже я узнал – бандеровцы это были.
…Били, рвали нас без передышки, без перекуров. Отливали водой и снова пытали.
Я даже не знаю когда – днем или ночью – мне на груди вот этот якорь вырезали. Очнулся – гляжу, у братишек моих вот такие же якоря кровью пузырятся, истекают. Глаза скосил – и у меня грудь в крови. Боли не почувствовал. А крови и до этой татуировки и на наших телах, и на полу, и даже на стенах хватало. И боли хватало…
Ну вот, по-нашему говорят, хохочут фашисты и их прихвостни-холуи: «Причастили вас – якоря за кресты сойдут. Утром расстреляем и прямиком туда – на небушко. Якорями крещенные в рай попадете, нам спасибо скажете…»
И действительно, утро настало – солнышко яркое-яркое из-за нашего восточного берега приподнялось – вывели нас на высокий яр, почти на то самое место, где мы по тропинке поднимались.
Поставили нас в ряд на самом краю обрыва.
Жахнули из автоматов.
Упали Вася Дубков, Витя Козырин, Володя Субачев. И я упал.
Но что это такое – боли, кроме той, какая уже была, во всем теле была, нет. И небо, и солнце – вот они – не погасли, не почернели.
И стоят надо мной палачи. И хохочут… хохочут… хохочут…
«Эй, поднимайся. Чего валяешься как свинья. Вставай! Вставай! Легко умереть задумал. А мы тебе умереть не дадим. Ты командир этих бандитов. Ты их трупы к своим и повезешь.
…Привезешь – и тебя твои же братья-матросики за предательство повесят. И попробуй докажи им, что ты не предатель. Вся твоя шайка в лодке мертвой лежит. А ты, командир, сидишь, веселками помахиваешь…
Повесят. Обязательно повесят. И останешься ты навсегда, на все времена предателем. Ха-ха-ха – предателем!..»
…Побросали ребят, братков родных моих в лодку. Втолкнули меня. Сунули весла в руки: «Плыви, предатель!»
И поплыл я. И приплыл. В том месте Днепр нешироким был и бой воды в нашу сторону был.
И хоронили друзей, братков без всяких почестей.
И таскали меня в особый отдел, многократно таскали… Всего я нагляделся, натерпелся…
Но знаешь, Андрей, какой страх самый страшный на свете?
И опять после долгого молчания Сергей Сергеевич сам же ответил на свой вопрос:
– Это тот страх, который ты испытываешь, когда слышишь, как твои палачи на твоем же родном языке говорят…
…Было темно и тихо. В окно полусонно, убаюкивающе постукивал дождь.
Но спать не хотелось.
15–22 марта 2016 г.
Знамя Победы
Уткинские посиделки
Не знаю, не помню, откуда Уткины появились в нашем селе, в нашем околотке. Но были они не беженцами. Это точно. Приехали года за два-три до войны. Поселились Уткины – мать, отец и трое детей – в маленьком тонкобревенчатом домике на отшибе возле железной дороги; тот домик, судя по всему, раньше был какой-то подсобкой путейцев, а чего доброго, и баней. Состоял он из одной комнаты, у дверей которой стояла огромная печка – сложенная набок железная бочка с вырезом-дверцей. Дверца – тот же вырезанный лист железа – была подвешена на двух проволочных кольцах. Именно эта печь и давала повод думать, что раньше домик Уткиных был баней. Такие печи-бочки и можно увидеть в деревенских банях, и Уткин-отец (имени его я не помню) работал на прокладке шоссейки – шоссейной дороги, которую вели параллельно с железкой – железной дорогой.
«Шоссейка», «железка» – слова тех лет.
Уткина-мать – тетя Люба – работала на угольном складе при железке. Что она там делала, не знаю. Но явно не сидела в конторе. Это было видно по ее черной-пречерной от въевшейся угольной пыли стеженке и никогда не отмывающимся темным разводам на лице.
Уткин-отец ушел на фронт в самом начале войны. Ушел, чтобы не вернуться в свой тонкобревенчатый дом никогда. Вместо него тете Любе пришла похоронка. Пришла в том же 41-м году.
Случилось это в пору декабрьских морозов. О беде Уткиных в околотке узнали по их жестяной трубе над их железной бочкой-печкой.
Глянула соседка издали на эту трубу утром – не дымит. Глянула в обед – не дымит. Глянула вечером – не дымит. Глянула на следующий день утром – дыма нет, глянула в обед – нет, – метнулась в один дом, в другой:
– Что-то не того, кажется, ни дымка у Уткиных, ни огонька и из избенки никто не выходит… Не случилось ли чего…
– Это точно… и я обратила внимание…
– И я…
– И я…
Сбились женщины-соседки в кучку – и к Уткиным. Пришли и видят: сидят те – и ребятня, и тетя Люба – вокруг ледяной печки-бочки в начинающей обледеневать по углам избенке и не шевелятся – куда-то в одну точку не мигая смотрят.
Сидят – не шевелятся, а на холодной-прехолодной печке-бочке, на горбушке, черной окалиной покрытой, белая-пребелая бумажка лежит.
Взяла одна из женщин эту белую-пребелую бумажку, к глазам поднесла, губами пошевелила и, побелев, как эта самая бумажка, тетю Любу за плечи обняла и тонко-тонко завыла.
Никто из остальных пришедших к Уткиным женщин в бумажку не заглянул, никого ни о чем не спросил – все и без того поняли, почему у Уткиных два дня над жестяной трубой над железной бочкой-печкой дыма не было. Одна за другой вплели женщины свой вой в общий вой, и выплеснулся он из домика и полетел далеко-далеко по заснеженным пустырям, по буграм и оврагам. Подхватил этот вой проходящий мимо уткинского домика поезд – вплел его в крик-вой паровозный, от быстрого бега и усталости осипший, и разнес его по всей горемычной стенающей, обливающейся кровью под натиском тогда еще не знающего ее настоящей силы и стойкости врага земли.
Ну давай, расскажи мне про осень. Какая она у тебя в душе? Мне очень интересно, как она помогает тебе создавать твою поэзию, рисует в твоём сознании буквы, которые затем складываются в слова, которые, в свою очередь, объединяются в предложения? Так рождается магия — магия твоего слова — грациозная и нежная, как и ты? Чувствовать эту твою магию, растворяться в ней, осязать её на уровне инстинктов и становиться с ней одним целым, что может быть лучше?
Центральной темой рассказов одного из самых ярких литовских прозаиков Юргиса Кунчинаса является повседневность маргиналов советской эпохи, их трагикомическое бегство от действительности. Автор в мягкой иронической манере повествует о самочувствии индивидов, не вписывающихся в систему, способных в любых условиях сохранить внутреннюю автономию и человеческое достоинство.
«…Уже давно Вальтер перестал плакать; Юлиус сидит с газетой у печки, а сын устроился у отца на коленях и наблюдает, как во мне оттаивает замерзший мыльный раствор, — соломинку он уже вытащил. И вот я, старая, перепачканная чашка с отбитой ручкой, стою в комнате среди множества новеньких вещей и преисполняюсь чувством гордости оттого, что это я восстановила мир в доме…» Рассказ Генриха Бёлля опубликован в журнале «Огонёк» № 4 1987.
Четвертый из рассказов о Нике Адамсе, автобиографическом alter ego автора. Ник приходит в гости в коттедж своего друга Билла. Завтра они пойдут на рыбалку, а сегодня задул ветер и остается только сидеть у очага, пить виски и разговаривать… На обложке: картина Winter Blues английской художницы Christina Kim-Symes.
Конец света будет совсем не таким, каким его изображают голливудские блокбастеры. Особенно если встретить его в Краснопольске, странном городке с причудливой историей, в котором сект почти столько же, сколько жителей. И не исключено, что один из новоявленных мессий — жестокий маньяк, на счету которого уже несколько трупов. Поиск преступника может привести к исчезнувшему из нашего мира богу, а духовные искания — сделать человека жестоким убийцей. В книге Саши Щипина богоискательские традиции русского романа соединились с магическим реализмом.
В книге рассказывается об интересных особенностях монументального декора на фасадах жилых и общественных зданий в Петербурге, Хельсинки и Риге. Автор привлекает широкий культурологический материал, позволяющий глубже окунуться в эпоху модерна. Издание предназначено как для специалистов-искусствоведов, так и для широкого круга читателей.
Сибирь издавна манила русских людей не только зверем, рыбой и золотыми россыпями. Тысячи обездоленных людей бежали за Уральский Камень, спасаясь от непосильной боярской кабалы. В 1619 году возник первый русский острог на Енисее, а уже в середине XVII века утлые кочи отважных русских мореходов бороздили просторы Тихого океана. В течение нескольких десятков лет спокойствию русского Приамурья никто не угрожал. Но затем с юга появился опасный враг — маньчжуры. Они завоевали большую часть Китая и Монголию, а затем устремили свой взор на север, туда, где на берегах Амура находились первые русские дальневосточные остроги.
На Собольем озере, расположенном под Оскольчатыми хребтами, живут среди тайги три семьи. Их основное занятие – добыча пушного зверя и рыболовство. Промысел связан с непредсказуемыми опасностями. Доказательством тому служит бесследное исчезновение Ивана Макарова. Дело мужа продолжает его жена Вера по прозванию соболятница. Волею случая на макарьевскую заимку попадает молодая женщина Ирина. Защищая свою честь, она убивает сына «хозяина города», а случайно оказавшийся поблизости охотник Анатолий Давыдов помогает ей скрыться в тайге. Как сложится жизнь Ирины, настигнет ли ее кара «городских братков», ответит ли Анатолий на ее чувства и будет ли раскрыта тайна исчезновения Ивана Макарова? Об этом и о многом другом читатели узнают из книги.
На рубеже XIX и XX веков на краю земель Российской империи, в глухой тайге, притаилась неизвестная служилым чинам, не указанная в казенных бумагах, никому неведомая деревня. Жили здесь люди, сами себе хозяева, без податей, без урядника и без всякой власти. Кто же они: лихие разбойники или беглые каторжники, невольники или искатели свободы? Что заставило их скрываться в глухомани, счастье или горе людское? И захотят ли они променять свою вольницу на опеку губернского чиновника и его помощников?
Отец убивает собственного сына. Так разрешается их многолетняя кровная распря. А вчерашняя барышня-хохотушка становится истовой сектанткой, бестрепетно сжигающей заживо десятки людей. Смертельные враги, затаившись, ждут своего часа… В небольшом сибирском селе Зеленый Дол в тугой неразрывный узел сплелись судьбы разных людей, умеющих безоглядно любить и жестоко ненавидеть.