Знамя - [35]
Но сегодня министр все же пришел в министерство, несмотря на то, что была суббота. Элегантный, замечательно отдохнувший, в прекрасном настроении. А ведь он почти не спал. После вчерашних исключительно важных событий его хитроумная голова почти всю ночь пылала от различных тактических комбинаций — он продумывал этот грандиозный политический план, который они, наконец, провели вчера именно так, как договорились. Он не мог оставаться один, не мог говорить об этом и со своей глупой, хотя и молчаливой женой. Ему хотелось быть среди людей, хотелось быть в штабе, как он говорил, присутствовать на поле боя, хотя бы в министерском кабинете, за министерским столом. Вчера наконец они подали в отставку. Члены его партии и двух других, с которыми они договорились. Двенадцать министров! Словно бомба разорвалась; у премьера-коммуниста, вероятно, земля заколебалась под ногами. И внешняя форма их действий была весьма изысканна. Просто не явились в зал заседаний. Послали туда только один министерский портфель, слабый волосок, на котором висел Дамоклов меч их угрозы. Они надеялись, что премьер поймет и, не решаясь поставить свою партию под угрозу изоляции, размякнет, станет на задние лапки. Разумеется, из этого ничего бы не вышло; они твердо решили довести дело до конца и прижимать к стене премьера и коммунистическую партию, пока те не, испустят дух. Это был психологический трюк, игра на нервах противника. Затем, после долгой паузы, они послали служащего за этим министерским портфелем. Он унес его, и в зале осталось двенадцать пустых стульев. Но за двенадцатью пустыми стульями скрывалась блестящая, тонко продуманная шахматная партия, в исходе которой премьера ожидал неизбежный мат. И министр почти смаковал острый вкус интриги.
Едва он сел за стол, как прибежал секретарь, изображая на своем асимметричном лице преданную улыбку. Министру хотелось вступить с ним в длительную беседу, спросить, что нового произошло со вчерашнего дня, как реагируют господа из правительства, что говорит Прага, которая, по мнению министра, давно уже ждала свержения коммунистического ига. Разве эти славные пражские жители не кричали в прошлом году во время съезда партии господина министра: «До будущего съезда сметем все звезды!»?
Ему очень захотелось произнести речь, развернуть блестящую логическую цепь государственных соображений, но не излишне ли это перед рядовым человеком, который все равно не понял бы всей тонкости дела. Поэтому он только сказал с дружеским поощрением, словно награждая знаком отличия:
— Ну, что, коллега?
— Коммунисты начинают шевелиться, господин министр, — зашептал секретарь, склоняясь перед ним, как кельнер, поверяющий тайны меню. — И некоторые из наших потянулись на Староместскую… извольте себе представить — человек двенадцать, из низов. Готвальд еще ночью сообщил о созыве митинга.
Конечно, министр знал об этом еще в полночь. И это сообщение вызвало у него смех, жемчужный, благожелательный, веселый смех человека, стоящего выше такой ерунды. Боже сохрани, он не собирается недооценивать Готвальда. Уж если так сложилась судьба, что не надолго, пока все будет приведено в порядок, чехословацким премьером стал коммунист, то, в общем, Готвальд из них самый приемлемый. «Это достаточно благоразумный человек, — подумал министр, — не вскакивает, не кричит, терпеливо обсуждает вопрос; видно, он и вправду заинтересован в том, чтобы Национальный фронт продолжал существовать. Но, господи боже, как может он дальше существовать при этой идейной нетерпимости коммунистов, при их неумении идти на компромисс, при их якобинстве — какая нелепость для разумного человека! Если бы они, сидя в своих премьерских и министерских креслах, побольше учились у покойного Тусара, у Бехине, у Габермана[24], тогда можно было бы сохранить Национальный фронт. А разве под этим пышным названием разумный человек не представляет себе что-то вроде новой коалиции, при которой, само собой, надо координировать интересы всех партнеров? Но, с одной стороны, присоединиться к коалиции, — хотя они и избегают этого слова, — а с другой — вести дело к социализации, слоено они всерьез собираются провести — в жизнь то, что обещали на предвыборных собраниях! Нет, господа, так коалиционная политика не делается! Ну, теперь и ей настанет конец. Будет вполне естественно, если коммунисты попадут в то же положение, как и их французские коллеги. Оппозиция, демонстрации, митинги, протесты… Ну да, это именно те проявления их упрямой шахтерской веры, которую они называют политикой».
Итак, господин премьер Готвальд проводит митинг протеста! — Ха-ха-ха! — министр снова разразился смехом и показал тонким пальцем на термометр за окном.
— Сколько там градусов, коллега?
Секретарь услужливо подскочил к окну:
— Двадцать ниже нуля… морозец хороший, господин министр!
«Ну, померзнут товарищи, померзнут! Так им и нужно, если они не понимают, что политика не делается на улице». — Да, коллега, — обратился он к секретарю с изречением, достойным государственного деятеля, — они делают политику на улице! Видно, до самой смерти не понять им, что от сотворения мира политика всегда делалась в кулуарах. Великие дела всегда решаются спокойно, за столом, только романтики… Господин премьер ничему не научился. Остался таким же, как и при первой республике. Романтик!
