Знаменосец «Черного ордена». Биография рейхсфюрера СС Гиммлера, 1939-1945 - [90]
Керстен, тщательно изучавший характер Гиммлера, чтобы иметь возможность хоть как-то контролировать рейхсфюрера, нередко затрагивал в их беседах и еврейский вопрос. Гиммлер был готов к обсуждению этой темы, хотя порой подходил к проблеме с рациональностью, доходящей до бессмыслицы. Он сравнивал евреев с масонами, которые создавали тайные общества с целью завоевания власти и влияния в государстве. По мнению Гиммлера, евреи тоже обвили своими ядовитыми щупальцами всю Германию и паразитировали на ее экономике. Тайный враг, пьющий жизненные соки из германского народа, стал для Гиммлера навязчивым кошмаром, и ни один из аргументов Керстена, которые рейхсфюрер охотно выслушивал, не поколебал его уверенности в своей правоте. Сама мысль о еврейском проникновении в немецкую экономику и культуру была ему невыносима. Две разные расы, два разных мира, говорил он, не могут существовать вместе; их необходимо разделить силой, пока причиненный ущерб не стал слишком большим.
Именно эта одержимость в сочетании с какой-то школярской любовью к «аккуратности» и привела к тому, что Гиммлер в конце концов отказался от идеи выселения евреев на другие территории и поддержал их полное истребление посредством геноцида.
Гиммлер, однако, был жесток не по характеру, а по убеждению. Как и Керстен, он часто ездил на охоту, но стрелял скверно. Больше того, Гиммлер никак не мог понять страсти Керстена к охоте на оленей. «Что за удовольствие, герр Керстен, – часто говорил Гиммлер, – в стрельбе из укрытия по бедным животным, спокойно пасущимся на опушке?.. Если задуматься, это настоящее убийство».
Тем не менее он все же участвовал в подобных поездках, так как охота издавна считалась традиционным немецким видом спорта. Кроме того, Гиммлер считал, что «дичь должна знать свое место», и потому полагал себя не вправе поддаваться сентиментальности. Он, однако, всегда презирал спортсменов – «показушников», каким был, к примеру, Геринг, превративший охоту в разновидность собственного культа. Гиммлер же считал, что детям нужно прививать любовь к животным, а не учить убивать их ради развлечения.
Идея уничтожения людей была навязана Гиммлеру извне, и он принял ее только потому, что верил: это – единственный способ решить проблему сохранения расовой чистоты. В современном мире подобные убеждения ведут либо к сегрегации, либо к геноциду, но в условиях тотальной войны Гиммлер считал геноцид единственным выходом для Германии. Примитивная ненависть и страх, порождающие такие идеи, и вынудили Гиммлера, который от рождения не был ни умственно ограничен, ни подвержен сильным страстям, запятнать свою совесть массовыми убийствами.
Керстен узнал о том, что мучает его пациента в ноябре 1941 года: «После некоторого нажима… он сказал мне, что планируется уничтожение евреев».
Это признание означало, что часть ответственности ляжет и на Керстена, к чему он совершенно не был готов. До сих пор ему обычно удавалось упросить Гиммлера освободить в качестве личного одолжения того или иного человека, оказавшегося в лагере или в тюрьме. Но масштаб задуманной Гиммлером «чистки» был столь грандиозен, что Керстен просто растерялся и не знал, что ему теперь делать. Единственное, что он мог, – это высказать свое отношение к ужасающей новости:
«Я пришел в ужас и принялся умолять Гиммлера отказаться и от этого чудовищного плана, и от самой идеи. Представляете ли вы, какие страдания принесет людям осуществление этого плана, сказал я ему. На это Гиммлер ответил, что евреи, несомненно, будут много страдать и что ему об этом известно. «Но что в свое время сделали американцы? – спросил Гиммлер. – Они уничтожили индейцев, которые всего лишь хотели спокойно жить в своей собственной стране. Все великие нации вынуждены идти по трупам, чтобы построить новую жизнь. В этом их проклятие. Если мы хотим построить новую жизнь, нам нужно расчистить почву, иначе она не даст плодов. Мне будет тяжело нести это бремя»>7.
Гиммлер говорил также о еврейской концепции «искупления» и о поговорке «око за око, зуб за зуб». Разве евреи не уничтожили миллионы людей, строя свою империю, доказывал он.
Иными словами, Гиммлер пытался как-то примирить свою совесть с идеей геноцида. И для него это было достаточно мучительно. «Это старая как мир борьба между желанием и долгом, – говорил он Керстену. – Теперь я понимаю, как это тяжело… Уничтожение людей противоречит германским понятиям этики. Можете требовать от меня чего угодно, даже жалости, но не требуйте защищать организованный нигилизм. Это просто самоубийство».
Постепенно Гиммлер свыкся с необходимостью исполнить то, что требовал от него долг. Он, однако, продолжал испытывать угрызения совести, и Керстен прилагал огромные усилия, чтобы не дать рейхсфюреру окончательно успокоиться. Однако война взяла свое. За последующие два года Керстену удалось вытащить из гиммлеровских лагерей около десятка человек, но спасти целую расу он не мог. Только в 1944 году, когда поражение Германии стало очевидным даже для Гиммлера, борьба Керстена за освобождение евреев стала приносить более существенные результаты.
