Знаменитые авантюристы - [15]

«Эмпирик! Мне часто приходилось слышать это словечко, но, по правде говоря, я так никогда и не смог выяснить, что же оно означает; может, это человек, который, не будучи врачом, обладает познаниями в медицине, посещает больных и не берет плату за свои визиты, лечит бедных без вознаграждения, — в таком случае я действительно эмпирик. Низкий алхимик! Алхимик или нет, но определение „низкий“ здесь не подходит, так как относится только к тем, кто выпрашивает милости у меценатов и низкопоклонничает, а всем хорошо известно, что граф Калиостро никогда не искал ничьего расположения.

Мечтатель, колдующий над философским камнем! Никогда публике не причиняли никакого беспокойства, а тем более ущерба мои мечтания.

Ложный пророк! Я им никогда не был. Если бы кардинал мне верил, то он бы поостерегся мадам де ла Мотт, и мы бы не находились сегодня здесь».

В конце он восклицал: «Выслушайте и полюбите того, кто пришел, чтобы творить добро, кто терпеливо позволяет нападать на себя и смиренно защищается».

Пользовалось успехом и умилительное сочинение, написанное молодым юристом-стажером Блонделем. Его очаровательная подзащитная Николь д’Олива, поразив сердце этого служителя правосудия, предстала перед публикой симпатичной и трогательной. И двадцать тысяч экземпляров его маленького шедевра были распроданы в один миг.

Но еще больший ажиотаж, чем записки адвокатов, вызывали многочисленные памфлеты, которые выплеснуло наружу это нашумевшее дело: «Письмо аббата графине», «Письмо по случаю ареста кардинала», «Неподдельные мемуары Калиостро», «Последний кусок ожерелья» (из серии «Ожерелье») и множество других. Среди авторов этих сочинений были парикмахеры, лавочники, библиотекари. Обнаружилась даже тайная типография на улице Фоссе-Сен-Бернар, которая занималась выпуском всех этих брошюрок по «делу об ожерелье». Руководили ею помощник парикмахера и торговец подержанными книгами. Оба компаньона в конце концов угодили в Бастилию. Но усилия полиции перед потоком таких публикаций были бессильны и лишь разжигали страсти и нездоровое любопытство. Что уж говорить о фантазии литераторов. Пришпоривая свое воображение, они рисовали самые фантастические картины; художники создавали уморительные карикатуры; поэты сочиняли едкие стишки и песенки, распевавшиеся всем Парижем. Особым спросом пользовалась серия из двадцати двух портретов всех персонажей, вовлеченных в этот дьявольский фарс.

Приговор

За день до суда парламент собрался, чтобы в последний раз заслушать обвиняемых. Начали с Рето де Вильета. Он появился в наряде из черного шелка и откровенно признался, что принимал участие в интригах мадам ла Мотт. Да, это он подделал подпись Марии-Антуанетты, но объяснил все своей доверчивостью.

После него наступила очередь Жанны. На ней была черная шляпа, украшенная золотисто-желтыми блестками и лентами, завязанными в узелок, платье из голубовато-серого атласа, отороченное черным бархатом, такой же пояс с раскрашенным рисунком под жемчуг, на плечах — короткая накидка из расшитого кружевами муслина. Она бросила высокомерный взгляд на судей и слегка усмехнулась. С отменной грацией опустилась на позорную скамью и спокойно начала расправлять складки своего наряда. Могло показаться, что она не на скамье подсудимых, а самым удобным образом расположилась на мягкой софе в каком-нибудь салоне.

Говорила она ясным, немного сухим голосом, четко, казалось, рубит фразы. «Мадам де ла Мотт, — свидетельствует современник, — появилась, демонстрируя полную уверенность в себе и неустрашимость; выражение ее глаз и лица показывало, что эту злую женщину ничто не может удивить; она заставляла выслушивать себя, основываясь больше на вероятностях, чем на реальных фактах. Прежде всего указала на невозможность продемонстрировать в ходе судебного процесса письма, записки и прочие вещественные доказательства».

Затем давал показания кардинал. Всех поразил его болезненный вид. Он отвечал на вопросы с достоинством и достаточно убедительно и произвел весьма благоприятное впечатление.

Следующей должна была предстать перед судом Николь д’Олива. Но охранник появился в одиночестве, сообщив, что обвиняемая занята: она кормит грудью своего младенца. (В Бастилии она разрешилась мальчиком.) Охранник передал, что подсудимая смиренно умоляет подождать несколько минут. «Закон умолкает перед природой», — было отмечено в протоколе заседания. И судьи поспешили заверить молодую мать, что готовы ждать сколько потребуется.

Наконец она появилась. Вид у нее, как и наряд, был растрепанный, а взгляд выражал отчаяние и мольбу. Суровые законники прониклись состраданием, и это решило ее судьбу.

Последним допрашивался Калиостро. С его приходом сцена меняется. У него гордый вид триумфатора, облаченного в замысловатый наряд из зеленой тафты, расшитой золотом.

— Кто вы такой и откуда прибыли? — следует первый вопрос.

Слегка улыбаясь, он отвечает громким голосом:

— Благородный путешественник. — В ответ раздался взрыв хохота.

Это его не смущает, и он продолжает рассказывать невероятную историю своей жизни, разукрашивая ее самыми немыслимыми фантазиями. Изъясняется он на каком-то жаргоне, в котором смешались латинский, итальянский, греческий, арабский и бог весть еще какие языки. Его жесты, как, впрочем, и все поведение, под стать самому настоящему шарлатану. Все в зале в душе остались довольны разыгранным графом спектаклем, отметили его юмор, присутствие духа, остроумие и находчивость.