Знакомый почерк - [22]

Брат поднялся.

— Я быстренько. Автомобиль во дворе. Вы поговорите тут пока.

Казимир Михайлович почему-то не хотел оставаться один с матерью и дочерью.

— Вы извините, мы съездим вместе.

— Пожалуйста, ради бога, — сказала Александра Ивановна.

Во дворе стояла светлая машина «Жигули».

— Тут недалеко ресторан «Загородный», — сказал Стась, когда уселись и поехали.

— У тебя в семье что-то не очень мирно. Или мне показалось?

— Крупно поговорили. Ленка на дамского мастера выучилась, в парикмахерской работает. Поступила в институт на заочное. Сегодня объявила, что заниматься не будет.

— У тебя что, родительской власти нет?

— Не тот характер, — сказал Стась.

— Выпиваешь? — спросил Казимир Михайлович.

— Нет. По праздникам да в дни рождения.

— В партии состоишь?

— Да.

— Работаешь где?

— В статистическом управлении. Заведую сектором. Я ведь, знаешь, Плехановский институт закончил. Народного хозяйства.

— Много зарабатываешь?

— Двести. Вот мы и приехали.

Стась поставил машину недалеко от ресторана. Они прошли через прокуренный, пропахший кухонным чадом зал в буфет. Стась попросил бутылку «Столичной». Казимир Михайлович добавил:

— И вина.

— Какого? — уточнила буфетчица.

— Узбекское десертное у вас есть? — спросил Стась.

— И шампанского две бутылки, — сказал Казимир Михайлович, разглядывавший полку с винами.

Он не позволил брату платить. Через десять минут они вернулись. Александра Ивановна уже приготовила закуску. Была и черная икра и балык.

Казимир Михайлович лишь попробовал шампанского и больше не сделал ни глотка.

— Расскажите о себе, нам очень интересно, — попросила Александра Ивановна.

— Что ж, попробую. Но ведь как уложить тридцать семь лет в застольную беседу?

— Ничего, у вас получится. Вы так хорошо говорите, — ободрила его Лена.

— Вы имеете в виду мой язык, Леночка? В нашей фирме работают люди разных национальностей. Есть и русские, очень интеллигентные люди. Так что мне язык забыть не дают. Да и с литературой приходится дело иметь. Я ведь доктор социологии.

— Правда?

— Некоторым образом.

— Ну, рассказывайте. Все, все, вы ведь в тридцать седьмом со Станиславом расстались? — напомнила Александра Ивановна.

Казимир Михайлович посмотрел на брата.

— Помнишь, Стась, как я уезжал?

— Ты уходил, а не уезжал, — уточнил Стась.

— Верно, лошади у нас не было, а на воле ехать скучновато. От хутора до большой дороги пешком дотопал, там до Бреста на попутных, а от Бреста до чехословацкой границы — зайцем на поездах. — Казимир Михайлович засмеялся, вспоминая. — Трудно мне было зайцем. Двадцать три года, здоров, как бугай. В ящик под вагоном не спрячешься.

— На билет не было?

— Мы с отцом больше двадцати злотых за раз в руках не держали… Да, одним словом, доехал. И границу перешел благополучно. А там меня схватили, за немецкого шпиона приняли. Швейка принимали за русского, а меня за немецкого. Но сторожили плохо, и я утек. Шел лесами, пил из речки. Сало и сухари у меня еще оставались. Самое трудное было Дунай переплыть. Но я плотик из тростника смастерил, и переплыл, и очутился в Австрии…

Александра Ивановна наливала шампанского дочери и себе. Они закусывали с большим аппетитом. Брат пил водку маленькими рюмками и не закусывал. Он слушал. Казимир Михайлович повернулся к нему:

— Помнишь, мать повесила мне серебряный крестик? На голубой ленточке. Продал я его в Констанце какому-то барахольщику.

— Постой, — сказал брат, — где же это — Констанца?

— В Румынии. Я из Австрии по Дунаю на нефтяных баржах в Черное море свалился. Там Констанца. Потом Бургас, а потом Стамбул. В Стамбуле нанялся на аргентинский пароход матросом — бесплатно, за одно питание — и прибыл в Монтевидео… Конечным пунктом я себе наметил Канаду и добрался туда через полгода. Там повезло — встретил в Монреале земляков. У них своя организация была, что-то вроде профсоюза. Помогли мне устроиться на работу, а немного погодя добились для меня канадского гражданства. Очень хорошие люди, я им многим обязан…

— Вы ничего не едите, — заметила Лена.

— Спасибо, не хочу.

— А вот мы с мамой любим поесть. Ну дальше. — Она по-прежнему не очень-то церемонилась.

— Что же дальше? Выбился я постепенно в люди. Работал и учился. Много работал, мало спал. Сколачивал капитал, а это требует усилий.

— И все время один? — посочувствовала Александра Ивановна.

— На пути, который я себе избрал, лучше быть одному.

— Ну а потом? — спросил Стась.

— Слушай, брат, давай на этом поставим точку. Как ни расписывай, всего не опишешь. Достаточно тебе и того, что вот сижу я здесь благополучный, но старый. Не хочется ворошить. Жизнь целая прошла, не очень сладкая жизнь. Ты лучше об отце с матерью скажи, я ведь ничего не знаю.

— С ними все получилось просто. Но я тоже долго ничего не знал.

— Ты уехал от них, что ли?

— Да, в сороковом. Когда у нас уже Советская власть была.

— Учиться?

— В ремесленное, в Минск. На слесаря.

— А они?

— Ну потом война. Они остались в оккупации. Отец с партизанами был связан. Повесили его немцы.

Казимир Михайлович прикрыл очки рукой.

— Боже мой, бедный отец.

— Матери еще хуже пришлось. В сарае у полицаев семь дней помирала.

— Ты ездил туда?

— В сорок шестом. Тогда и узнал. Хутор наш сожгли. Дуб, правда, остался.